После развода. Хочу тебя вернуть (СИ) - Мэра Панна

Я с силой бью по панели машины. Боль пронзает руку, кожа сдирается с костяшек, но мне всё равно. Пусть кровь. Пусть боль. Она хотя бы реальна.

Я завожу двигатель, но не трогаюсь с места. Сижу, уставившись в тёмное ветровое стекло, где отражается моё лицо. Чужое, перекошенное, усталое. Руки дрожат после удара, костяшки горят, и я будто только сейчас замечаю, что пальцы липнут от крови.

Домой. Эта мысль всплывает в голове и тут же вызывает в груди отвращение. Домой, значит к Алесе. Значит к вечному бардаку, к хаосу из детских игрушек, пустых бутылок, тарелок, сваленных прямо на диван. Домой, значит к её тону, пронзительному и режущему уши, вечному «ты меня не понимаешь», «ты ничего не делаешь», «ты всё испортил».

Я не хочу туда. Там нет ни минуты покоя. Там нет меня.

Но ехать больше некуда. Не к бывшей же жене проситься?

Я выжимаю сцепление, трогаюсь. Еду почти на автомате. Дорога будто размыта. Внутри у меня клубок из злости, унижения и усталости.

Я думаю о том, что ждёт меня дома: чертежи, раскиданные по столу, которые никто, кроме меня, даже не поймёт, и Алеся, которая ни за что не поможет, потому что у неё свои заботы: ребёнок, шмотки, бесконечные обиды и претензии.

Машина останавливается у подъезда. Я глушу двигатель и остаюсь сидеть, сжимая руль так, что снова ноют суставы. В окнах тьма. Там наверху Алеся. Сидит и ждёт, как хищная птица, готовая вцепиться в меня когтями. Я прямо слышу её голос: «Где ты был? Почему так поздно? Опять пил? Опять шарахаешься?»

Мне не хочется выходить. Не хочется подниматься туда, где меня ждёт бесконечное недовольство и шум. Но у меня нет выбора.

Я остаюсь сидеть ещё несколько минут, уставившись в темноту, будто жду какого-то знака, чтобы решиться. Сердце бьётся глухо, как молот. Я знаю: стоит открыть дверцу и всё закрутится. Кричащий ребёнок. Алеся с её жалобами. Беспорядок. Усталость.

А Надя… Я сжимаю глаза, как будто это поможет её стереть. Но образ возвращается снова. В её платье. С Драгунским рядом. Счастливая.

Я тяжело выдыхаю, хватаю куртку с пассажирского сиденья и наконец толкаю дверцу. Металлический скрип звучит, как приговор.

Когда я захожу в квартиру, то сразу чувствую привычный запах: смесь детского крема, еды и какого-то затхлого беспорядка. В коридоре полумрак, только из спальни тянется полоска жёлтого света.

Из неё выходит Алеся. Стоит, скрестив руки на груди, прижалась плечом к косяку и смотрит на меня с тем самым молчаливым укором, от которого внутри всё сжимается.

– Я задержался. По работе, – говорю я, стараясь звучать уверенно, но голос всё равно предательски дрожит.

Она чуть приподнимает бровь и отвечает резко, коротко:

– Мне всё равно, где ты шатался.

И разворачивается, собираясь уйти.

Вот так просто? Она даже не наезжает на меня, что я не пришел к ужину?

Я уже готов выдохнуть и пойти в кухню за водой, но тут в свете лампы замечаю блеск в её ушах. Останавливаюсь.

Серьги.

Маленькие, аккуратные, с тонкой цепочкой и крошечным камешком, который переливается при каждом её движении.

Я их никогда не видел. И точно знаю, что не дарил.

– У тебя новые серьги? – вырывается у меня.

Голос звучит низко, почти угрожающе.

Алеся замирает, но быстро оборачивается ко мне, чуть усмехается уголком губ.

– Ну и что? – её голос звучит лениво, почти с насмешкой. – Я не имею права уже себя порадовать? Ты же не в состоянии!

У меня в груди будто щёлкает невидимый замок. Всё раздражение, вся злость, весь день, полный чужих лиц, чужих слов, чужих прикосновений сейчас сжимается в один комок, и я не могу отвести глаз от этих чёртовых серёжек.

Не мои. Чужие.

Глава 44

Я иду за Алесей в кухню, стараясь держать шаг медленным, но внутри всё клокочет. Она проходит легко, будто ничего не случилось, открывает холодильник, наклоняется, достаёт бутылку воды. Я смотрю на её серьги.

Эти крошечные цепочки блестят при каждом движении, и у меня сжимается горло.

– Откуда серьги? – повторяю я более строго.

Голос у меня глухой, сдавленный.

Она закручивает крышку и спокойно делает глоток, даже не удостоив меня взглядом.

– Я же уже сказала. Купила. Сама.

Я сжимаю кулаки.

Она врёт. Я чувствую. Да и не могла она… не могла.

Когда мы только начинали встречаться, она не раз бросала фразы, почти как кредо: «Я сама себе ювелирку покупать не буду. Это обязанность мужчины дарить украшения». Я тогда смеялся и думал, что это просто девичьи капризы. Но запомнил. И сейчас это всплывает в памяти с такой ясностью, что я почти слышу её юный голос.

Но я не произношу этого вслух. Зачем? Чтобы дать ей повод снова закричать, что я всё придумываю?

– Значит, сама, – повторяю я тихо, в упор глядя на неё.

Она поворачивается ко мне, ставит бутылку на стол и поднимает голову.

– Да. Сама. А тебе какая разница? Всё равно ведь ты жмотом стал. От тебя не дождешься, – её голос колкий, с вызовом.

У меня внутри всё сжимается. Я хочу закричать, выбить из неё правду, но в то же время понимаю, что она не расколется.

Если уж начала врать, то будет до конца на своем стоять.

Она демонстративно отворачивается, серьги сверкают в её волосах, как нарочитое доказательство её упрямства.

Я слышу её слова «сама купила»

Ощущаю, как кровь приливает к голове. В висках стучит так, что гул перекрывает её дыхание. Сжимаю кулаки до боли, костяшки белеют. Хотел бы ударить кулаком по столу, но знаю, что ни к чему хорошему это не приведет. Алеся начнёт кричать, ребенка разбудит. А я не хочу этого визга, не хочу видеть её перекошенное лицо.

И вдруг в мозгу вспыхивает картинка.

Надя. Вечер. Платье. Её шея в мягком свете лампы ресторана. Драгунский рядом, ухмыляется и кладёт руку ей на плечо. Я снова вижу это движение, и меня словно током бьёт. Он её трогал. Он смотрел на неё, как на женщину. А она позволяла.

Я сжимаю зубы, едва не скрежещу. Господи, как всё перевернулось. Надя в его компании, под его взглядами.

А я? Я сижу здесь, с этой женщиной, которая врёт мне в лицо и щеголяет подарками, купленными явно не на её деньги.

Я подхожу к шкафчику, открываю его рывком. На верхней полке стоит бутылка виски. Я даже не беру стакан. Просто хватаю бутылку и отвинчиваю крышку. Горло обжигает, глаза слезятся, но я снова глотаю, жадно, словно в этом жидком огне можно утопить все мысли.

А мысли не уходят. Они сыплются, как осколки стекла. Если серьги подарил кто-то другой?

Кто? Когда? Пока я работал, пока я рвал себя на части? Я снова вижу Надю. Только теперь уже не в ресторане, а у двери нашего дома.

Глаза её горели злостью, когда она выплюнула: «Да. Драгунский ухаживает за мной. Ты доволен?»

Я делаю ещё один глоток, такой большой, что захлёбываюсь. Виски течёт по подбородку, капает на пол. Я стираю губы тыльной стороной ладони и смеюсь.

Коротко, зло, горько.

У меня всё рушится. Дом, как тюрьма. Алеся вечно недовольна, а теперь еще и врёт мне в лицо, не стесняясь. Чертежи никому уже не нужны. Надя в чужих руках. Я как пес, которого выгнали и забыли.

Бутылка тяжёлая, пальцы скользят по стеклу, но я снова прикладываюсь, пока глотка не начинает гореть.

Я чувствую, что ещё немного, и я взорвусь. Я не выдерживаю эту комбинацию лжи, ревности и пустоты.

Глава 45

Я уже почти не чувствую ног, когда встаю из-за стола. Бутылка виски наполовину пуста, горло обожжено, но злость не уходит. Напротив, она только крепнет.

Алеся куда-то скрылась, хлопнула дверью, оставив меня одного. Но я не могу просто так сидеть. Внутри зуд. Нестерпимый, как ржавый гвоздь в сердце.

Она врёт. Я это знаю. И я найду доказательства.

Я иду в её гардеробную. Открываю шкаф, резко, с грохотом. Одежда аккуратно развешана и кругом стоит почти стерильная чистота. Но меня этим не обманешь.

Я начинаю рыться в платьях, в сумках, в ящиках. Пахнет её духами, и этот запах ещё сильнее раздражает. Всё слишком гладко, слишком тщательно спрятано.