Измена. Право на семью (СИ) - Арская Арина

— Какому? — заинтересованно спрашивает Юра.

— Увы, повторить не смогу, — устало вздыхаю, — но такой смех после синяка под глазом от маленькой девочки в розовом платье и с пышным бантом на макушке может уничтожить мужское эго и стать причиной многих комплексов.

— Юр… — встревает Кирилл.

— Вот что мне с тобой делать? — Юра смотрит на него стальными глазами. — Тебя бы прибить, как больную собаку, чтобы не мучился, но мать твою жалко. Мне же потом еще на твоих похоронах быть и слушать ее рыдания.

Я жду от Кирилла того, что он испугается и побледнеет, но он лишь постукивает пальцами по подлокотнику:

— Ну, вернулся я и впрямь побитой собакой.

— Подробности будут? Кому-то дорогу перешел?

— Я просто тупой, — смеется. — Неудачные займы, неправильные вложения, сомнительный подбор персонала, попытки обхитрить налоговую, азартные игры, неоправданные риски на биржах.

— Я пару месяцев назад шимонтажку в Чертаново в карты выиграл, раз разговор зашел об азартных играх, — Юра разминает шею. — Дыра жуткая, и не перепродать, а заниматься ею не вижу смысла. Это тебе не кисейную барышню охаживать, зайчик. Согласен, роль жиголо тебе больше подойдет, но повозюкайся ты в грязи и прояви чудеса сообразительности. Сорок процентов от выручки — мои, если она, конечно, будет.

— Вариантов больше нет?

— Увы, — Юра разводит руками в стороны, — если бы Вика была горбатой, страшной, умалишенной, вся в бородавках и прыщах, то я бы тебя к ней кинул, чтобы ты ее радовал. А так, Кирюш, не обнаглел ли ты часом? Вот серьезно?

— Шиномонтажка так шиномонтажка, — Кирилл пожимает плечами.

— Тогда иди, — Юра кивает на дверь.

Кирилл покидает кабинет, немного прихрамывая на левую ногу. Когда дверь за ним закрывается, Юра потягивается с самодовольной улыбкой:

— Я ему такую свинью подложил… — тихо похрустывают его позвонки, — но пусть побарахтается. Ну, — растекается на кресле, — а ты как сам?

Смотрю на носок право туфли минуту и поднимаю взгляд:

— А мне, похоже, скоро тоже придется пить успокоительные чаи.

— А у Викуси их уже не осталось?

— Осталось, — хмыкаю. — Вот зуб точу на одну из ее коробочек.

Глава 44. Это, что, ревность?

— У принцессы и дракона родилась дочка, — шепчу я и с сомнением разглядываю розовую дракониху с огромными глазами и пушистыми ресницами, — и это единственное логическое объяснение вот этому милому недоразумению.

Соня с улыбкой зевает, и подкладываю ей под бочок игрушку. И вот она закрывает глазки и сладко причмокивает. Такая булочка и ведь сама не верю тому, что она пять минут назад орала у меня на руках и захлебывалась в слезах, а причина: я не разрешила пихать мне в нос свои пальчики.

На носочках пячусь к двери и на кого-то натыкаюсь, и этот кто-то решительно накрывает мой рой теплой ладонью, предугадывая мой визг.

— Тихо, разбудишь, — вздрагиваю от шепота Валерия.

Соня покряхтывает в кроватке и открывает глазки. Хмурится, а мы с Валерием напряженно замираем. Лениво сучит ручками.

— Заснет, — неуверенно заявляет мой муж.

Я зло и шумно выдыхаю, намекаю, что ему стоит убрать руку с моего лица. Соня неожиданно повторяет за мной этот сердитый выдох и с предупреждением выдает короткий хнык. Замолкает, ожидая нашей реакции.

— Спи, доча… — ласково шепчет Валерий, удерживая меня в захвате. — Баюшки-баю… Ты ее кормила?

Нет, блин, голодом морю и всячески издеваюсь. Соня кряхтит. Я улавливаю серьезную угрозу: она намерена основательно покричать, если кто-то из нас не предпримет решительных действий.

Валерий делает медленный вдох и запевает тихую колыбельную про зайчика и ежика, от которой у меня мурашки бегут. Голос у него — бархатный, мягкий и обволакивающий. Соня опять зевает, закрывает глазки и улыбается. Сердце в груди под вибрацией теплого тембра Валерия плавится от всепоглощающей любви к дочери, которая умиротворенно посапывает в уютном полумраке. И мы с Валерием впервые вот так стоим в детской и внимательно вслушиваемся в дыхание Сони.

— Заснула, — шепот Валерия обжигает ухо, а затем его губы касаются моей шеи.

Не шевелюсь и не дышу. Лишь через несколько секунд оторопи я выворачиваюсь из его рук и отступаю на один шаг.

— Что и не толкнешь? — щурится и вновь почти вплотную ко мне стоит.

— Не хочу Соню будить, — несколько шагов к двери.

— Тогда продолжим разговор не в детской?

Оскорбительно фыркнув, выхожу в коридор. Опять какие-то намеки , а его поцелуй горит ожогом на шее.

— Вика, — следует за мной, — нам действительно стоит поговорить.

— О чем? — резко разворачиваюсь к нему.

— Например, о том, что не светит тебе Кирилл в качестве друга для любви, — в его глазах пробегает темная тень.

— Да ты что? — скрещиваю руки на груди. — А тогда кто светит?

Минута молчания. Лицо Валерия искажается легкой гримасой гнева, и он сжимает переносицу. Вдох-выдох, поднимает на меня взгляд и говорит:

— Не хочешь чая выпить?

— Что? — недоуменно спрашиваю я.

— И какой посоветуешь?

— Что? — повторяю я вопрос и вскидываю бровь.

— У тебя их там несколько коробочек, и все разные, — едва слышно шипит. — Какой лучше успокаивает?

Моргаю и хочу громко возмутиться его очередной попытке меня унизить, но насмешки в глазах не вижу. Его реально беспокоит вопрос выбора чая.

— Ты про те самые чаи меня сейчас спрашиваешь? — бровь приподнимаю еще выше.

— Да.

— А тебе зачем?

— Затем, что и тебе.

— Нервишки шалят? — тихо уточняю я.

— Давай без ехидства, — раздувает крылья носа на выдохе.

— Ехидство у меня иначе звучит, — улыбаюсь и повторяю вопрос с выраженной издевкой. — Нервишки шалят?

— Да чтоб тебя… — глухо рычит, разворачивается и шагает прочь.

— А теперь вижу, что шалят, — плыву за ним неторопливой походкой.

— Сам разберусь, — зло оглядывается.

Это вряд ли. Я все эти чаи пересыпала из родных упаковок в красивые цветные коробочки без этикеток. Лишь в желтой и зеленой — успокоительные сборы, а вот в розовой — для лактации, в красной — для укрепления иммунитета, в голубенькой — для здорового пищеварения. Во всем этом цветовом разнообразии разбираюсь только я и Мария, которой я провела инструктаж, когда она искала обычную черную заварку.

— Кирилл хоть живой?

— Живой, — Валерий спускается по лестнице, — но если он опять появится здесь…

— Это, что, ревность? — наигранно охаю я, припоминая ему его слова, сказанные мне в его кабинете.

— Я не приемлю, чтобы моя жена шашни крутила на стороне, — холодно и презрительно отвечает Валерий и прячет руки в карманы брюк.

— Ты хочешь сказать,что потребности есть только у тебя? — оскорбленно смеюсь. — А у меня их нет?

— Вот и обсудим ваши потребности, Виктория Романовна, за чашечкой чая, — пожимает плечами и шагает в гостиную.

Притормаживаю, и Валерий оборачивается:

— Опять сбежишь и запрешься в комнате?

— Я не хочу с тобой ничего обсуждать.

— Хорошо, тогда выпьем чая и успокоим нервишки, — Указывает взглядом на мои сжатые кулаки и опять всматривается в глаза. — И да, я во всем этом чайном светофоре я не разберусь. Их же, наверное, надо и заваривать по особым правилам?

И у меня всплывает еще одна обида на Валерия. Я по своей глупой наивности ждала, что он однажды решит проявить ко мне заботу и принесет внезапно чашку чая.

— Что опять не так? — он улавливает мою обиду и разочарование.

— Согласна, — шагаю мимо, вскинув подбородок, — мне тоже не помешает чай, и надо бы его покрепче заварить.

Глава 45. Это угроза?

— Ну, как? Успокаивает? — спрашивает меня Вика, делая очередной маленький глоток.

Мы сидим в гостиной. Я на диване, а она — в кресле, закинув босые ноги пуфик. Какие у нее тонкие изящные лодыжки, маленькие аккуратные ступни и милые пальчики с розовыми ноготками, и я не в силах отвести взгляда. Неудивительно, что в свои времена женщины соблазняли мужчин тем, что чуток приподнимали подол и оголяли щиколотки.