Патриция Пелликейн - Опасная стихия
— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду, и то, что вы индеец, здесь совершенно ни при чем. Просто мужчины обычно не жалуют литературу такого рода.
— Вы хотите сказать, что мужчины в основном бесчувственные создания? А вот я как раз думал, что мужчины конца девяностых…
— Знаете что? Не морочьте мне голову!
— Это книга моей сестры. Она ее здесь оставила.
— Я так и подумала, — произнесла Мэгги и, небрежно покачивая на ноге шлепанцем, сообщила: — Между прочим, она сегодня здесь была.
— Кто? Сьюзен?
Мэгги молча кивнула.
— И зачем она приходила?
— Полагаю, чтобы посмотреть на меня. Она надеется, что у нас с вами сложатся романтические отношения. По крайней мере она на это намекала.
— Мне очень жаль, что так вышло, — вздохнул Майк. — Господь свидетель, как бы я хотел, чтобы люди занимались своими делами и не совали нос куда не следует.
Мэгги фыркнула.
— Зря, выходит, сестра оставила у вас на полке «Джейн Эйр».
— К вашему сведению, я ее прочитал.
— Да что вы говорите? — Глаза Мэгги расширились от удивления. — Ну и как? Вам понравилась?
Майк неопределенно покачал головой.
— Скажем так, я принял содержание этой книги к сведению. Но я лично предпочитаю…
— Детективные романы, — произнесли они оба чуть ли не в унисон и расхохотались.
— А где живет Мириам?
— В первом домике, что справа от амбара. Если хотите, можем к ней вечерком заглянуть.
— Почему бы и нет?
— В таком случае сейчас же ложитесь спать. Вам понадобятся силы.
— Это еще зачем?
— А затем, что у Мириам четверо детей. Старшему только шесть, но и он, и все остальные — настоящая чума.
Мэгги допила кофе и принялась убирать со стола.
— Вот что, стало быть, думает о детях чувствительный мужчина конца девяностых. Вы что же, не любите детей?
— Я очень люблю детей. Но когда они не курят и не пытаются спалить мой амбар, я люблю их еще больше.
— Что же, и шестилетка курит?
— Малютка Джейк? Как паровоз. Он парень хороший, но…
— Но если бы он не пытался спалить ваш амбар, то был бы сущим ангелом, правда?
— Он думает, что ему уже двадцать четыре, — пояснил Майк.
Мэгги улыбнулась:
— Я знаю таких ребят, которым хочется побыстрее стать большими. Моему племяннику пять, а он уже рассказывает неприличные анекдоты.
— Правда? — В глазах Майка блеснул неподдельный интерес. — И до какой степени они неприличные?
— Ну уж не самые-самые. На самом деле эти анекдоты, должно быть, и вправду мерзкие. Просто племянник еще мало что понимает и все путает. Начало из одного анекдота, конец — из другого. Вся соль, конечно, пропадает, но мы все равно хохочем как сумасшедшие.
Майк поднялся и стал натягивать куртку.
— Когда-нибудь он перестанет путать.
— То же самое говорит мой отец.
Он хмыкнул.
— А что говорит по этому поводу мать вашего племянника?
— Ничего не говорит. Закатывает глаза к потолку и стонет.
Майк рассмеялся, но затем посерьезнел.
— Только не переутомляйтесь, хорошо?
— Ладно.
Когда дверь за ним закрылась, Мэгги ощутила удивительный покой и тепло. Как все-таки здорово сознавать, что есть на свете человек, который о тебе заботится! Неожиданно ее кольнуло чувство вины. Крис тоже тревожился за нее и заботился о ней, и именно к нему сейчас должны были быть обращены ее помыслы. Увы, заботы Криса представлялись ей чем-то вроде смирительной рубашки, в которую он старался ее обрядить. А вот отношение к ней Майка рождало у нее в душе чувство безопасности и защищенности от внешнего мира. Как, однако, все это непонятно…
Глава 7
Она стояла в дверях. Легкий ветерок развевал ее волосы и играл полами ее белого платья. Белый цвет — цвет чистоты. Это для девственниц.
Он боялся дохнуть, боялся пошевелиться. Он боялся, что она исчезнет, и не хотел отпускать ее от себя на этот раз.
Она вошла в комнату и улыбнулась. Глаза ее были стыдливо опущены. Он почувствовал запах роз. Она всегда пахла розами, когда бывала с ним рядом. Господь свидетель, как он ее любил!
Она была близко — казалось, он протянет руку и дотронется до нее. Но он не торопился это сделать и длил сладостную пытку.
Она засмеялась. Она знала, что он ее хочет, и радовалась этому.
— Потрогай меня, Генри, — сказала она голосом, сладким как мед. — И посмотрим, как поведет себя при этом твой член.
Генри нахмурился. Ему не нравились слишком смелые женщины. Надо будет ей напомнить, чтобы она не говорила непристойностей. Женщины должны быть невинны и скромны — разве не так? А уж эта в особенности. Нельзя смотреть таким голодным взглядом на мужчину — это, в конце концов, неприлично.
Генри вспомнил о своей матери. Она тоже вечно хотела взглянуть на его член и всегда смеялась, поскольку он тогда был маленьким. «Узелок», называла она его, хотя, когда она его целовала и гладила, Генри чувствовал, что он вот-вот взорвется от напряжения.
«Узелок моего малютки» — так она, кажется, говорила.
Мэгги никогда ничего подобного не скажет. Мэгги любит его.
Ему вдруг захотелось, чтобы она сняла платье. Ведь не просто так она пришла сюда?
Потом он понял, почему она бездействует. Она была застенчива до крайности. Она хотела, чтобы он сам раздел ее — взял эту миссию на себя.
Генри потянулся к пояску у нее на талии и улыбнулся. В этот момент она подошла к нему совсем близко. Он почувствовал ладонью атлас ее кожи. Поясок упал с ее бедер как бы сам собой. И тут он услышал ее смех — не тихий, не мелодичный, как серебряный колокольчик, а скрипучий и грубый, как у его матери. С чего бы это, спрашивается?
Он поднял взгляд, посмотрел в ее добрые ясные глаза и улыбнулся. Да, более красивой женщины ему не доводилось видеть. Вдруг Генри заметил, что с ней стали происходить какие-то изменения — только вот какие? Ах да, что-то случилось с ее глазами — они начали сползать у нее вниз по лицу. Генри ужаснулся, вскочил и принялся ловить ее глаза. Увы, плоть ее оказалась слишком мягкой, она мялась под руками, как пластилин, и у него ничего не получалось.
А потом начал съезжать в сторону нос, и на том месте, где он только что находился, появился темный пустой провал. Нет! Это невозможно! Но улыбающийся рот Мэгги начал съезжать вбок, а потом вообще оказался на краю подбородка.
— Генри, — произнес этот кошмарный рот, — как поживает сегодня наш маленький членик?
