Раз и навсегда (СИ) - Резник Юлия

Глава 18

Сложнее всего мне давались уроки по восстановлению речи. Они мне напоминали долгую прогулку по зыбкому болоту: сделаешь шаг – и вязнешь. Хотя, казалось бы, ничего сложного от меня не требовалось.

– Повторяйте за мной, – мягко наставляла меня Марья Витальевна, усаживаясь напротив. Она говорила медленно, отчётливо, будто отделяя ножом каждую букву. А я пыталась повторить.

Сначала – отдельные звуки. «А», «О», «И», «Э». Казалось бы, пустяки. Но губы не слушались, язык спотыкался о собственную беспомощность. Иногда требовалось несколько минут, чтобы выдавить из себя один-единственный звук правильно. Иногда хотелось разбить зеркало о стену – чтобы не видеть, во что я превратилась. Но я держалась. И постепенно мы начали переходить к простым словам. «Сын», «дом», «кофе», «мама». Тёплым, близким, знакомым словам, которые вдруг стали для меня невообразимым препятствием.

– Не спешите, – говорила Марья Витальевна. – Вы не виноваты. Мозгу нужно время вспомнить, как это делается.

И мы снова шли по кругу. Звук – слог – слово. А когда я уставала, делали упражнения на дыхание.

– Воздух – это ваша сила, – объяснялось мне. – Без дыхания речи не будет.

Я дышала. Считала про себя до пяти. Задерживала воздух. Медленно выдыхала. И всё это время чувствовала себя как новорожденный ребёнок, который только осваивает базовые навыки. Иногда это выходило смешно, иногда неловко. Иногда хотелось зареветь от бессилия. Но каждый раз, когда я всё-таки выговаривала новое слово, пусть кривое, пусть с запинкой, где-то внутри вспыхивал крошечный огонёк. Тёплый, яркий, радостный: я смогла. И это «смогла» было дороже всех похвал.

– Молодец, Амина. Вы делаете большие успехи.

– Благодаря вам, – заметила я.

– Ну, хоть кто-то это отметил! – засмеялась Марья Витальевна. Я недоуменно приподняла брови – кто-то? Она пояснила: – Ваш муж все заслуги приписывает вам. И это, конечно, во многом правда, но не полностью.

– Ваха? – переспросила я, не скрывая удивления.

– Да. Вам очень с ним повезло. Он так о вас переживает!

– Серьезно?

Если мой вопрос и показался сиделке странным, учитывая, что она пребывала в уверенности, будто мы с Байсаровым пара, она не стала этого демонстрировать.

– Каждый раз спрашивает, как вы. Если сам не подслушивает из-за двери.

– Подслушивает?! – вскрикнула я, сжимаясь от стыда.

– Ага. Вы не знали? Это так мило.

«Что мило?! Что?! Это кошмарно. Это… унизительно!» – мелькнуло в голове. Но эту неприятную поспешную мысль вдруг вытеснила другая. – «Какого черта?! Я молодец! Делаю успехи. А то, как это выглядит со стороны… Да пошло оно все!»

Правда, желание выцарапать Вахе глаза после этого никуда не делось. И когда он вошел в приоткрытую дверь, я едва удержалась от того, чтобы на него не броситься.

– Оставлю вас, – суетливо пробормотала Марья Витальевна.

– Спасибо, – поблагодарил Вахид, не сводя с меня внимательного взгляда.

Я упрямо дернула подбородком.

– Что?

– Ты не мог бы перестать вторгаться в мое личное пространство? – потребовала я, поджав губы.

– Нет.

– Что?

– Не мог бы, – повторил спокойно. – Ты не чужой мне человек. Я переживаю.

Опять двадцать пять!

– Чужой! Мы развелись.

– Думал, так будет лучше. Меньше для тебя рисков. А сейчас понимаю, что ни хрена. Глупо вышло.

Огорошив меня таким признанием, Вахид пересек комнату и уселся рядом со мной в кресло.

– Тебе не кажется это глупым?

– Что именно?

– Врать мне сейчас. Оправдываться, утверждая, будто действовал в моих интересах…

– Я не вру.

Ну, просто уникальный в своем бараньем упрямстве и непогрешимой вере в себя человек! До смешного.

– Думаешь, я не знаю, что ты хотел взять Лейлу второй женой? Или что мой уход был тебе только на руку?

Ваха сощурился, обуздывая раздражение. Почесал ладонью опять густо заросшую щеку, откинулся на спинку и вдруг совершенно расслабленно фыркнул:

– Не хотел я никого брать. Хасан на это намекал, да… Но пока меня не прижало, об этом не шло и речи.

Значит, мама все напутала? Или намеренно ввела меня в заблуждение? Нет, скорее у нее реально не было доподлинной информации, а сплетни всегда искажают суть.

– Второй женой, – усмехнулся. – Мы что, блядь, в средневековье?

Он выглядел таким искренне возмущенным, что мои губы дрогнули. Да, мы не в средневековье. Но традиции нашего народа кое в чем недалеко оттуда ушли. И многим из этих традиций Вахид, каким бы современным и прогрессивным он не хотел показаться, беспрекословно следовал, вероятно, сам того не подозревая.

– До меня дошли такие разговоры, – смутилась я, из-за чего моя речь стала абсолютно неразборчивой.

– Ну да. Ты любишь собирать сплетни. Кто бы мог подумать…

– Я?!

– Ну, а с чего эти разговоры по поводу измен? Не столько уж в моей жизни было баб, как ты это преподносишь.

Вахид взял спички для розжига камина, достал одну и зачем-то поджёг. Я растерянно хлопнула глазами, не зная, что ему ответить. И вообще не уверенная, что в этом есть хоть какой-то смысл. Потому что я… просто перегорела, как эта спичка.

– Ты приходил пропахший чужими духами, про чужую помаду на рубашках – вообще молчу. Меня так бесило ее отстирывать… Знал бы ты, как бесило, – грустно усмехнулась я, глядя в потолок, под который взвилась тонкая струйка дыма.

Вахид закусил щеку. Он так явно был недоволен. Но что-то подсказывало – не мной. И не моим ответом. А тем, что допускал такие косяки? Скорее всего, да. Возможно, он не хотел для меня боли, действительно отделяя ту часть своей жизни от семьи. Возможно, даже стремясь меня от нее уберечь. Заботясь вот так по-своему странно.

– А почему молчала?

Я подняла на него взгляд. Долгий, тяжелый. Честный. В конце концов, когда нечего больше терять, и делить нечего, правда не так уж страшна.

– Потому что очень сильно тебя любила, – сказала я. Губы дрогнули. Голос сорвался. Из-за серьезных проблем с дикцией мои слова прозвучали скорее… смешно. Но он не смеялся. И я продолжила:

– Потому что боялась потерять хоть то малое, что оставалось между нами. Потому что думала: если промолчу – сохраню семью.

Даже под бородой можно было рассмотреть, как на его щеке дернулся нерв. Как вспухли желваки, как поджались губы, сдерживая вертящиеся на языке слова. Возможно, слишком резкие и нетерпимые. И черт бы с ними, казалось. Я ни о чем не жалела. Это следовало сказать. Не из упрека. И не в попытке надавить на жалость. А просто потому, что пришло время быть честной.

– Дерьмо это все! – все-таки не сдержался он.

– Почему?

– Да потому что! Если бы мне изменила ты, я бы свернул тебе шею, ясно?! Убил бы собственными руками.

– Потому что я женщина, – пожала плечами я. – Это так несправедливо.

– При чем здесь несправедливость? – все сильнее заводился Байсаров.

– При том, что мужчинам позволено делать все. А женщинам – нет. Сам же говоришь – убил бы.

– Потому что любил! Если любишь – никогда не смиришься с другими. Это, блядь, ненормально!

– Ненормально, что косячил ты, а виноватой оказалась я.

Вахид подхватился с кресла. Сцепив зубы, прошелся по комнате, то и дело останавливаясь, чтобы задержаться на мне взглядом. В его глазах было что-то совершенно мне незнакомое. Не гнев. Не упрек. Не равнодушие. Что-то другое. Может, попытка меня понять?

– Слушай, Ваха. В этих разговорах нет никакого смысла.

– Почему? Я лично узнаю для себя много нового. Тут есть над чем подумать.

Он старался. Очень. Я это видела. Обуздать себя. Собственный голос. И претензии, чтобы услышать мои. Уже не претензии даже. А банально – мое видение. То, как это все складывалось для меня. То, как я это проживала и чувствовала. И это было по-настоящему ново. Вахид глотал мои слова. Давился ими, да, но не пытался остановить. Пожалуй, впервые в жизни я чувствовала, что могу говорить как есть, и беззастенчиво пользовалась этим.