Кэрри Браун - И всё равно люби
Рут медленно пошла к двери.
На крыльце кто-то скулил, но она не могла разобрать, человек или животное.
– Иду! – отозвалась она. Непослушные пальцы неловко повернули круглый набалдашник на двери.
На крыльце стоял молодой человек, необычайно косматый – дреды до пояса, грязное лицо заросло бородой. За спиной он держал огромный походный рюкзак на металлическом каркасе, в темноте напоминавший жуткий горб. И целился в нее из пистолета, прямо в солнечную брошь на груди. У его ног лежала собака – бигль? – старая, седая, в пыльном сером наморднике. Глаза ее были закрыты, живот тяжело вздымался.
Она вспомнила другой пистолет, давным-давно в детстве. С тех пор за всю жизнь она больше не видела ни одного, но почему-то черное дуло, смотрящее на нее, показалось теперь таким знакомым, как будто все эти десятилетия она ждала его возвращения – ждала, когда же оно снова напомнит о себе. Она будто знала, что в один день так и случится – точно так же, как она научилась узнавать свои ночные кошмары и их ставшие привычными пейзажи.
Она закрыла глаза, открыла снова. Человек не исчез.
– Моя собака больна, она старая, – сказал он. – У вас есть машина. Я видел, стоит там на дорожке. Поэтому я и поджидал вас. Дайте мне ключи от машины.
С минуту она молчала, слова застряли в горле, словно задавленные там черным оружейным стволом.
В тот день они выстрелили в ее отца, они разыскали его тогда, но не убили, нет.
– Мне надо отвезти собаку к ветеринару, – громче повторил человек, будто она плохо слышала. – Дайте мне ключи от машины.
Ее ошарашило, насколько он был грязным – степень и глубина этой грязи. Одежда выглядела так, словно долго пролежала под землей, а потом ее откопали. Рюкзак на спине был весь увешан какими-то предметами – кастрюли, мотки веревки, тряпки, книга в мягкой обложке, изорванная в клочья и перемотанная леской, и почему-то мягкие игрушки – фиолетовый жираф в горошек и, кажется, рыба с пухлыми губами.
Она продолжала стоять молча. Тогда он, не опуская пистолета, протянул к ней руку и потряс перед ее лицом игрушкой, словно та могла говорить.
– Пожалуйста, помогите же мне, – повторил он. Говорил он странно, не разжимая губ, а голос его был высоким, каким-то детским, как у чревовещателя. Он избегал смотреть ей в глаза. – Я страшно болен, мне очень нужен доктор, – молил он голосом меховой зверюшки, которую держал в руке, и она разглядела, что это вовсе не рыба, а собака, только уши у нее от старости совсем оторвались, и оттого вид был такой гротескный.
Рут несколько раз доводилось встречать пациентов доктора Веннинг. В последние годы у нее оставалась только частная практика – только люди, оказавшиеся действительно в крайних обстоятельствах: арестованные или заключенные в лечебницу, но демонстрировавшие положительную реакцию на проводимое лечение – и те, чья история по каким-то причинам задела ее за живое. Как она встречала их, когда они приходили к ней в кабинет – Рут в это время обычно разбирала бумаги или что-то печатала, – уважительно, дружелюбно, сердечно. Как будто они и в самом деле были ее закадычными друзьями, которых она очень рада видеть.
Да. «Это мои старые друзья», – так она их и называла. Иначе зачем бы мне тратить на них время?
Этих людей было невозможно с кем-то спутать – отчаянно больные люди, которых невозможно принять за нормальных – во всяком случае нормальных в понимании Рут. Если встретишь такого человека на улице, мгновенно и безошибочно поймешь, что с человеком что-то серьезно не в порядке. Ее родной отец, как она поняла позже, тоже был аномалией: безупречно здравомыслящий по отношению к ней, даже нежный, – и скрывающий за этим сумеречные джунгли спутанного сознания. Дверь в эти джунгли он подпирал спиной, привалясь к ней небрежно и скрестив ноги – не позволяя потайной мешанине вывалиться наружу. «Душевные расстройства имеют столько же разных форм, сколько и физические болезни», – так говорила доктор Веннинг.
Да, стоящий перед нею человек – печальная жертва такого расстройства.
Он заткнул игрушку обратно за спину, снова схватил пистолет и потряс им перед ее носом. Потом нормальным голосом сказал:
– Я застрелю вас, если вы сейчас же не дадите мне ключи.
Глаза его были полны отчаяния.
– Я должна зайти в дом. Ключи от машины у меня в сумочке.
Он застонал, как от жестокой боли, будто сама мысль об этом была для него невыносима.
Рут почувствовала, какой от него плывет запах – тошнотворный запах грязи и человеческого пота. Она шагнула назад, и он снова вскрикнул, высоко и тонко. Собака у его ног пошевелилась.
– Ветеринарная лечебница на Мейн-стрит, – сказала она. – Сразу за домом повернете направо и езжайте по дороге на Уайет. Ехать около трех миль. Они уже закрыты, но всегда вешают на дверь телефон – куда позвонить, если нужна срочная помощь. Дом, как швейцарское шале, с такой же коричневой крышей. Вы его не спутаете. Сможете сразу и позвонить оттуда.
– Дайте мне ваш мобильный телефон, – попросил он, и голос его прозвучал неожиданно осмысленно. Это было так странно – услышать от него слова «мобильный телефон». Как будто привидение из восемнадцатого века в камзоле с брыжами вдруг заговорило об автомобилях и доступе к Интернету.
Может быть, он все-таки шутит, пытается ее напугать? А странный голос – следствие какого-нибудь редкого заболевания, которым он страдает?
Но нет, злобным шепотом он прохрипел:
– Скорей же!
Она вбежала на кухню, ноги подкашивались.
– Ищу! – крикнула она ему, судорожно озираясь. Вон ее сумочка, у Питера на стуле.
Ох, Питер…
Она вытряхнула содержимое на стол – чековая книжка, кошелек, пудреница, блокнотик – «хм, когда же я последний раз открывала пудреницу?» – пригоршня шариковых ручек и карандашей, старая щетка для волос с запутавшимися серебряными волосками. Вот они, ключи, звонко вывалились – на колечке с красным резиновым Буддой, Питер подарил ей его для смеха, потому что она вечно теряла ключи в своей сумке. Если нажать Будде на пузико, он высунет язык.
Как все-таки быстро жизнь катится к финалу. После стольких лет восхитительного однообразия – день за днем что-то готовишь на кухне, косишь лужайку, поднимаешься по ступеням в главный корпус… или наблюдаешь за игрой мальчишек с края поля, предаешься любви с Питером или же ссоришься с ним, сидишь на тоскливых приемах с попечителями, которые порой не дают себе труда запомнить твое имя, – а до того чинишь машину, посещаешь стоматолога, ставишь коронки, заказываешь Питеру новые очки и покупаешь луковицы нарциссов для сада… И с какой скоростью все это начинает мелькать теперь. Так она и думала, что уж тут. Застрелит ее, а потом захватит машину.
