Марина Маслова - Спляшем, Бетси, спляшем!
— А что с ним такое, почему я должна жалеть его?
— Раз ты такая непроходимая дура, что не понимаешь, уходи, глаза бы мои на тебя не смотрели!
— Ну, так скоро и не будут! — и я ушла рассерженная и расстроенная.
Среди всех этих душевных волнений я написала работу по современной французской литературе, дополнив ту, что защитила в Сорбонне, и она была принята как кандидатская. Защищала я ее в январе, а в феврале приехал Сергей. Я хотела пожить это время у сестры, но Елена, улыбаясь, предложила мне переехать в свою квартиру и протянула ключи. Оказывается, они с Иваном Семеновичем тайком построили мне кооперативную квартиру и заплатили почти все деньги за нее. Я была растроганна и расстроена. Елена сказала, что это надо было сделать раньше, с ними у меня не было никакой личной жизни, но зато теперь эта квартира даст мне уверенность, что я всегда смогу вернуться к себе домой. Я бросилась к Елене на шею.
— Знаешь, мне почему-то кажется, что я обязательно вернусь. Я не верю, что приживусь там.
— Лизочка, даже несколько лет благополучной жизни тебе необходимы, — Елена как маленькую погладила меня по голове, — Ты приобретешь уверенность в себе. Ведь ты до сих пор чувствуешь себя брошенной женой? — я киваю.
Я покупаю немного мебели и с удовольствием привожу в порядок квартиру, словно собираюсь жить в ней всю жизнь. Сестра дарит мне посуду, а Елена красивый китайский ковер и безделушки.
Когда мы встречаемся с Сергеем, я бесстрастна. Я сразу прошу оформить развод и ни о чем постороннем с ним не говорю. Но он дома узнает, что я собираюсь замуж за иностранца, и приходит в неистовство.
— Ты делаешь это назло! И ты наверняка изменяла мне с ним в Париже, иначе откуда бы он так хорошо знал тебя, чтобы жениться! Ты и раньше изменяла мне, ведь ты была далеко не невинна, когда жила со мной до свадьбы в Комарово!
Я сижу с пылающими щеками. Иван Семенович встряхивает Сергея за плечи и говорит:
— Мне стыдно, что ты мой сын. Ты оскорбляешь близкого нам человека.
— Сергей, я прошу только об одном — тихо вставляю я, — давай оформим быстрее развод.
— Если ты возьмешь вину на себя, — зло говорит Сергей.
— С удовольствием. Я и чувствовала вину все эти два года, — и я быстро ухожу. Не хочу его видеть! И что это он так разозлился? Словно не он был инициатором нашего развода.
Встречаемся мы только в ЗАГСе.
Чтобы немного развеять гнетущее впечатление, я устраиваю новоселье. Светлана дарит мне несколько своих картин и мой портрет, нарисованный год назад. Мужчины тут же начинают вбивать гвозди, чтобы развесить их. Комната сразу становится жилой и обретает стиль. Я целую Елену и прошу:
— Вы мне разрешите до свадьбы побыть у вас? Я так привыкла жить с вами.
— Лизочка, мы без тебя тоже не можем. Вчера Иван сел за стол и говорит: что-то Лиза запаздывает!
Как только уезжает Сергей, я сразу перебираюсь обратно в нашу (теперь уже — только его) комнату. Первую ночь, лежа на тахте, где вчера еще спал мой теперь уже бывший муж, я проплакала от обиды на его несправедливость и от воспоминаний, как мы спали здесь вместе. Неуловимый мужской запах в комнате напоминал мне о нем и было очень тоскливо. Я уже не любила его, как первые годы, но знала, что навсегда останусь под магическим влиянием этого человека, который принес мне боли больше, чем счастья, но был первой настоящей любовью в моей жизни. Я задумалась, была ли я по-настоящему счастлива с тех пор, как уехала из дома, и не могла решить — да или нет.
В Лугано я конечно не поехала, слишком сложно было оформлять вызов, Ив не понял, что я не могу просто купить билет и прилететь навестить жениха. Но мы переписывались, иногда я получала по нескольку писем сразу. Он писал мне о работе, о сестрах, писал, что делает сам ремонт в той части дома, которую отец нам выделил, у нас будет три комнаты. Ив спрашивал, какого цвета сделать обои в спальне, и гостиной, сообщал, что начал покупать для меня фонотеку, чтобы я не чувствовала себя оторванной от культуры, к которой привыкла. Эта трогательная забота удивляла меня и примиряла с необходимостью отъезда. Наконец, наступила весна. Я ходила почти в невменяемом состоянии, ожидая и страшась момента, когда мое «да» сделает все неотвратимым. Елена, моя сестра, Светлана, замечая лихорадочное состояние и панику в глазах, старались убедить меня в том, что нет причин для страха и все будет отлично, но я не могла успокоиться. За две недели до приезда Ива я уже ходила как в трансе и придумывала всяческие предлоги для отступления, в то же время замечая, что думая об этом замужестве так много, я привыкла к этой мысли и почти хочу этого. Да, я хочу выйти замуж за Ива, уехать далеко и начать новую жизнь, где не будет места воспоминаниям и оскорбленному самолюбию, всему, что не дает покоя мне здесь.
В это время мне позвонил Коля и попросил заехать к нему на работу. Я подъехала на площадь Искусств и мы встретились у памятника Пушкину. Коля был очень напряжен и как-то черен лицом, меня это поразило, я взяла его за руку и спросила, не болен ли он. Он мотнул головой, глядя куда-то в сторону.
— Бетси, ты ведь скоро уезжаешь навсегда. Не могла бы ты исполнить одну мою просьбу, последнюю.
— Конечно! Все, что попросишь! — вопросительно взглянув на него, ответила я.
— Пожалуйста, позволь мне провести с тобой одну ночь, на прощание, — и быстро добавил, — Если бы ты не уезжала так далеко, и я мог бы видеть тебя — я бы не просил.
У меня темнеет в глазах от страдальческих ноток, которые прорываются у него в голосе, горло сдавливает и я просто киваю головой. Мы идем к Невскому.
— У меня дома нечего есть, — вспоминаю вдруг, словно он напросился на ужин.
Мы заходим в кафетерий «Европейской», берем бутерброды и пирожные, садимся в автобус и едем ко мне в Гавань. Мы молчим. Я не удивлена Колиной просьбой. Я поняла вдруг, что все эти годы закрывала глаза на очевидную истину, на которую намекала сестра, о которой мне кричала Светлана, но я предпочитала находиться в блаженном неведении, твердя всем о братской любви и детской привязанности. И самого близкого и дорогого человека я мучила все эти годы в святой уверенности, что он счастлив наблюдать мои любовные удачи или помогать в неурядицах. Собственная жестокость, пусть и невольная, ужасает меня. Если бы он сейчас сказал — не уезжай, выходи за меня замуж, или просто приди ко мне и живи любовницей — я тут же согласилась бы, но я знала, что он ни за что не скажет так, потому что страдать будут два человека, жена и сын, а он предпочитал страдать сам. И он знал, что я не страдаю. Я страдаю от множества других, выдуманных и истинных причин, но я не страдаю оттого, что уезжаю от него на край света и, наверное, навсегда! Это повергает меня в такое отчаяние, что мне хочется плакать и кричать, колотя руками по спинке сидения. Я судорожно вздыхаю, сжав руки.
