Юлия Кова - #20 восьмая
— А у меня тоже есть важное дело, — заявляет Ларионова. — Во-первых, спасибо за бесплатный проезд. А, во-вторых, до свидания.
«Ах ты…» Наплевав на манеры, хватаю Лену за руку и сдёргиваю с сидения. Поставил на ноги, встряхнул, упёрся взглядом в её глаза, злые и трусливые:
— Значит так, Ларионова, непредсказуемая ты моя, послушай меня внимательно. Я увез тебя в гостиницу, потому что мне… короче, я свалял дурака. Да, мне жаль, что я подпоил тебя. Но я никак не рассчитывал, что тебе так вштырит от пятидесяти грамм «мартини». Завтра я извинюсь перед тобой, и ты меня выслушаешь. А в настоящий момент времени всё, о чём я тебя прошу — это взять меня под руку и позволить мне проводить тебя в твой номер. Это всё.
Пока Ларионова хлопает ресницами, я завожу её на крыльцо. Лена что-то бормочет, но ногами передвигает. Таким образом мы с ней и попадаем в зону ресепшен.
Перед нами тут же возникает датская консьержка — мисс «Сама Услужливость».
— God aften, — с чарующей вежливостью здоровается она.
— God aften, — отвечаю я. Ларионова молчит. — Лен, скажи тёте здравствуй, — смеюсь я и дёргаю Лену за руку. И тут Ларионова вместо того, что ответить консьержке простейшее датское «god aften» или, на худой конец, универсальное английское «hello», медовым голосом поёт на чистом датском:
— God aften. Hvor er de toiletter? («Здравствуйте, а где тут дамская комната?»)
«Та-ак… Сиротина, защищающая свой периметр, всё-таки меня “сделала”. А что касается Ларионовой…» И тут я замечаю, что служащая показывает рукой в холл, типа, девочкам направо, и Ларионова начинает пятиться в сторону туалета. Перехватываю её за талию:
— Лен, ты далеко на каблуках собралась?
— Не ваше дело, — дерзит мне она.
«Ах так? Ладно, зайдём по-другому.»
— Лен, ты хочешь писать или ты решила от меня сбежать? Там лестница вообще-то.
— А это-ик, — задыхается Ларионова, — это было ик-грубо! Вы, кстати, вести себя не умеете!
— Кто, я? — Вот теперь я точно злюсь. Вернее, не злюсь, а чувствую себя идиотом, которого отчитывает ещё пять минут назад провоцировавшая меня девчонка. — Лен, полегче. Выбирай выражения, я не твой Макс. И не твои мальчики.
Ларионова растерянно хлопает глазами:
— А откуда вы-ик узнаете по Максима?
— Ты мне в такси говорила. Теперь мой вопрос: какой у тебя номер?
— Одноместный, — глядя в сторону, огрызается она.
Я даже зрачки сузил.
— Одноместный? А знаешь, мне подойдет … Я тебя спрашиваю, цифры какие?
— Не скажу-ик.
— Не скажешь? — Она молчит. — Не скажешь, ну и не надо. — Поворачиваюсь к консьержке. — Будьте любезны ключи от моего бизнес-сьюта. — Эту фразу я произношу по-немецки. Ларионова моментально настраивает свои уши-локаторы. «Так она и немецкий знает?» Про причину вранья стервы-Сиротиной мне, впрочем, давно всё ясно, а вот Ларионова, оказывается, девочка с двойным дном. Мало того, что в «Каструп» преспокойно прослушала наш бесценный диалог с Магдой, так ещё и сделала выводы обо мне. Причём, самые нелестные выводы. Отсюда и наигранное безразличие, и виляние задницей перед походом на Строгет, и шуточки про Музей эротики, и сопротивление на конференции, и даже последующий заговор в ресторане. Нет слов. Интересно, а в такси тогда что было? Завлекательная сцена, специально разыгранная для меня, лопуха? Я сверлю её глазами. Ларионова вздрагивает и пищит «тридцать три – двадцать шесть». Не отрывая от Ларионовой глаз, перевожу консьержке все цифры на датский. Заодно и сообщаю, что Елене Григорьевне плохо, и я, её добрый коллега, провожаю её до номера. Служащая соболезнует мне красноречивым взглядом и протягивает нам ключи, которые я и перехватываю, пользуясь ростом, шириной плеч и длиной своих пальцев.
— Отдайте мне мой ключ-ик. Немедленно, — икает Ларионова, при этом ухитряясь невинно улыбаться консьержке.
— Ага, разбежалась. Сначала перестань икать, потом научись говорить мне «спасибо» и «пожалуйста». А теперь пошли к лифтам. — Ага, я тут командую.
— Никуда я с вами не пойду, — Лена упирается в пол каблуками. Вцепился ей в руку, как клещ, дотянул и до лифтов. Слава Богу, лифт уже ждёт. И — дважды слава Богу! — в лифте стоит почтенная датская пара пенсионного возраста.
— God aften, — очень вежливо здороваюсь я. Дёргаю Лену за руку.
— God aften… ик, — жалуется Ларионова.
— God aften, — датчане с любопытством прислушиваются к мерному иканию Лены. Я улыбаюсь скандинавам и поглаживаю Лену по спинке:
— Лен, заканчивай икать.
Ларионова морщится. В итоге вся наша четверка доезжает до третьего этажа. Двери открываются, я прощаюсь с датчанами и желаю им хорошего вечера, а многогранная Лена откалывает ещё один номер: верещит «gå væk fra mig-ик!», что на датском означает «отвяжись от меня». Старички в шоке. У меня даже веко дёргается. Моргнул. И вот тут я взбесился.
— Farvel, — резко поворачиваюсь к паре я. — Vin, slagsml, styrke, — указываю на Ларионову. Пара офигивает прямо на глазах, а Ларионова теряет и икоту, и свой дар речи. Пенсионеры в ужасе сматываются на лифте, а Ларионова готовится зарыдать.
— Что, — прищуриваюсь, — не нравится, когда говорят правду?
— Я не пила вина, не дралась с вами и у меня нет растяжения! — брыкается она.
— Да ну? — Дергаю её за руку и тащу по коридору, попутно разглядывая таблички с номерами комнат.
— Вы что хотите? — вопит Ларионова.
— Заняться твоим воспитанием.
Пока Лена перебирает в голове миллион способов, как удрать от Алексея Михайловича, мы прибываем к дверям её одноместных апартаментов. Оглядываюсь, и, убедившись, что любопытных глаз нигде нет, вставляю ключ в электронный замок двери. Вталкиваю Лену в прихожую. Ларионова бабочкой отлетает от меня на середину комнаты. Бросил взгляд на её по-детски прибранную кровать, на по-домашнему чистенький номер. Ни одежды на кровати, ни раскрытого чемодана, ни разбросанной косметики. Только пачка бумажных салфеток на столе, а в углу — белые тапочки. Точно ждут её.
— Вчерашняя отличница? — хмыкнул я, запирая дверь.
— Вечный хулиган? — шепчет она и пятится к балкону.
— Специализируешься на отказах? — делаю шаг в комнату.
— Любитель эмоциональных излишеств? — Ларионова начинает грызть губы.
— А, я смотрю, ты протрезвела.
— А я так вижу, вы собираетесь потрахаться?
— Что? — Я даже замер с поднятой ногой. А она усмехается.
— И не смейте на меня орать, — сообщает мне она.
— Я тебя сейчас вообще убью!
Взъерошил волосы, постарался взять себя в руки.
— Лен, немецкий хорошо знаешь? — уже спокойней спрашиваю я. — «Гитлер капут», это как, нормально выдавать в коридоре замглаве представительства?
