Катрин Панколь - Черепаший вальс
А может, сестра или какой-нибудь пропащий брат приходят клянчить деньги, стоит толстяку набить брюхо и отвернуться? Няня, пряча аккуратно сложенные купюры в карман куртки, отрицательно покачала головой: нет, едва ли, похоже, мадам Жозиана сильно его любит, и мсье ее тоже, они все время милуются, и если бы не Младший, так бы и кувыркались целыми днями — на кухне, в прихожей, в гостиной. Так что у них любовь, это точно. Они как две карамельки склеились.
Анриетта гневно топнула ногой:
— В их-то возрасте тискаться по углам?! Гадость какая!
— Нет, мадам, это так мило! Вы бы их видели! Смотришь и радуешься, начинаешь надеяться и верить в любовь. Мне нравится у них работать.
Анриетта удалилась, затыкая нос от отвращения.
Она попробовала было умаслить консьержку в их доме, выудить у нее какие-нибудь полезные сведения, но передумала. Она не видела себя в роли похитительницы младенца и не была готова оплатить наемного убийцу для его мамаши.
Они с Марселем еще не развелись, она чинила всевозможные препоны, пытаясь оттянуть роковую дату, когда Марсель станет свободным и сможет сочетаться законным браком со своей наложницей. Это был ее единственный козырь: она пока была замужем и не спешила разводиться. Закон на ее стороне.
Надо ковать железо, пока горячо, но действовать осторожно. Марсель тоже не лыком шит. Умеет быть безжалостным, если захочет. Она видела его в деле. Со своей ангельской улыбкой он обводил вокруг пальца самых страшных конкурентов и играючи расправлялся с ними.
Я что-нибудь придумаю, я придумаю, каждый день твердила она себе, семеня за коляской с ненавистным младенцем. Она исходила своими тощими ногами все окрестные проспекты — и авеню Терн, и Ниель, и Ваграм, и Фош. Эти прогулки выматывали ее. Соперница была моложе и бодрей, коляска резво катилась вперед. Анриетта возвращалась домой со сбитыми в кровь ногами и, расправляя затекшие пальцы в теплой ванночке с солью, думала, думала… Ну уж нет, я и не из таких переделок выбиралась, этот старый потаскун меня не раздавит.
Иногда на заре, когда слабый свет едва начинал пробиваться сквозь шторы, она позволяла себе редкую, а потому особенно ценную роскошь — слезы. Она проливала скупые холодные слезы над своей жизнью, которая могла бы быть такой яркой и сладкой, если бы фортуна не отвернулась от нее. Да, отвернулась, повторяла она, яростно всхлипывая. Мне попросту не повезло, ведь жизнь — лотерея, а я упустила свой шанс. О доченьках уж и не говорю, усмехалась она, растянувшись на постели. Одна, неблагодарная серость, не желает больше меня видеть, другая, избалованная кривляка, прошляпила свое счастье: лавры мадам де Севинье ей, видите ли, покою не давали. Что за дурацкая затея?! Кой черт ее дернул лезть в литературу? Ведь у нее было все. Богатый муж, прекрасная квартира, дом в Довиле, денег куры не клевали. И можете мне поверить, добавляла она, словно обращаясь к невидимой подруге, сидящей в ногах кровати, она сорила ими направо и налево. Нет, надо было ей погнаться за бесплодной мечтой, корчить из себя писательницу! Теперь вот тихо вянет в клинике. Не хочу ее видеть: она меня расстраивает. И потом, клиника так далеко, а общественный транспорт — брр! И как это люди могут каждый день давиться в этих вагонах с человеческим скотом? Нет уж, спасибо!
Однажды няня, у которой Анриетта выспрашивала, кто бывает в гостях у Марселя и его шлюхи — про себя она всегда называла Жозиану только так, — рассказала, что хозяева хотят пригласить на ужин Жозефину. Был такой разговор. Жозефина в тылу врага! Она могла бы стать моим Троянским конем. Надо срочно с ней помириться. Она такая простофиля, примет все за чистую монету.
Вскоре один случай укрепил ее в этом решении. Она стояла у перехода, дожидаясь зеленого сигнала светофора, чтобы продолжить слежку, как вдруг рядом остановилась машина Марселя.
— Что, старая, — гаркнул шофер Жиль, — гуляем, воздухом дышим? Вспомнила, как приятно пешком ходить?
Она отвернулась, стала разглядывать верхушки деревьев, уставилась на спелые каштаны, выглядывавшие из лопнувшей скорлупы. Она любила засахаренные каштаны. Покупала их у Фошона[29]. Она и забыла, что они растут на деревьях.
Он бибикнул, чтобы привлечь ее внимание, и продолжал:
— Не вздумайте хозяину подгадить, кончайте выслеживать его красотку с малышом. Думаете, я не заметил, как вы везде за ними таскаетесь?
Слава богу, вокруг не было ни души и никто не удивился странному разговору. Она смерила Жиля испепеляющим взглядом, и он, пользуясь этим, нанес последний удар:
— Валите-ка отсюда, да поживей, а то все хозяину расскажу. И плакал ваш чек за месяц!
С того дня Анриетте пришлось прекратить слежку. Но она без устали искала способ навредить — незаметно, анонимно. Отомстить на расстоянии, как будто она и ни при чем.
Она не позволит горю доконать ее: она сама убьет свое горе.
Выходя из дома, Жозефина проверила, на месте ли медальон, и только потом захлопнула дверь. Она помнила, какие меры предписывала соблюдать Хильдегарда Бингенская: чтобы уберечься от опасности, надо всегда носить в мешочке на шее мощи святого заступника или волосы, ногти, лоскут кожи умершего родственника. Она положила прядь волос Антуана в медальон и повесила на шею: раз Антуан с помощью той посылки спас ее от ножа убийцы, значит, он может защитить ее, если убийца появится снова. И пусть ее считают чокнутой, подумаешь!
В конце концов, вера в спасительную силу реликвий просуществовала во Франции достаточно долго, чтобы совсем с ней не считаться. Почему я не имею права верить в сверхъестественное? Только потому, что живу в наш якобы рациональный, научный век? В Средние века чудеса, святые, потусторонние силы были частью повседневной жизни. Дар исцеления приписывали даже собаке. В XIII веке в приходе Шатильон-сюр-Шаларон мученик-пес по имени Гинфорт был убит хозяином; одна крестьянка тайком похоронила его и каждый раз, оказавшись на той полянке, стала класть цветы на его могилу[30]. Однажды она взяла с собой полуторагодовалого сына, у которого был сильный жар и сыпь на лице, посадила малыша на могилу, а сама, как обычно, стала собирать полевые цветы. Когда вернулась, лицо мальчика было гладким и чистым, будто вымытым, он лепетал и хлопал в ладоши, радуясь избавлению от мучительной болезни. Крестьянка рассказала об этом происшествии, и все сочли его чудом. Деревенские женщины стали носить больных детей на могилу собаки. Возвращаясь, они распевали песнопения во славу пса-чудотворца. Вскоре на могилу Гинфорта стали привозить детей со всей Франции. Народ причислил его к лику святых. Святой Гинфорт, полай за нас. Ему молились, ему воздвигли алтарь, ему приносили дары. История наделала столько шуму, что в 1250 году монах-доминиканец Этьен де Бурбон запретил эти суеверия, но паломничества на могилу пса продолжались до ХХ века.
