Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром
— Но я же не могу ничего не делать и просто смотреть, как он губит себя. И еще больше мне не нравится, как он губит всех нас, — всхлипывая, объяснила Холе.
— Что я могу сделать? — прошептала Салима.
Холе покачала головой и решительно вытерла слезы.
— Нет, Салима, этого я не могу от тебя требовать.
— Я прошу тебя, Холе, что бы ты ни задумала — я тоже хочу в этом участвовать! — Она крепко сжала руки сестры. — Ради Меджида и ради Занзибара, — торжественно добавила она.
12
«…таким образом Вы можете быть уверены в нашей поддержке и нашей нерушимой верности».
Салима сидела со скрещенными ногами на подушке — перед ней стоял пюпитр — и чернилами и бамбуковым пером вычерчивала черточки, завитушки и точки — «буквы» арабского языка.
«…ваше участие не останется без внимания и награды. Да благословит Аллах наше начинание! Подпись: принц Баргаш».
Салима отложила перо и, не поднимая глаз, выждала несколько секунд, пока чернила не высохли. Затем она подняла лист и протянула его Баргашу, который топтался возле нее, избегая смотреть ей в глаза.
— А заказы?
Она схватила пачку сложенных вместе листов, лежащую у ножки бамбукового пюпитра, — письма, которые она написала раньше тоже по приказу Баргаша, и также передала ему. «Письма, сулящие смерть», — молнией пронеслось у нее в голове, и она с трудом подавила озноб.
Темная мясистая рука Баргаша быстро провела по ее голове, тяжелые кольца неприятно коснулись ее затылка.
— Хорошая девочка.
Салима сидела, не в силах тронуться с места. Старший сводный брат только что вышел из комнаты и спустился вниз, где его ожидал посыльный, — ему надо было передать несколько писем и еще несколько мелких монеток — за труды. Тихие шаги Баргаша, обутого в домашние туфли, громким эхом отдавались в ее ушах, и чем дальше он уходил, тем громче и быстрее стучало ее сердце.
Опираясь локтями на колени, она спрятала лицо в ладонях, перепачканных чернилами. Когда она была совсем маленькой, она думала, что ее никто не видит, когда она закрывает глаза. Сейчас ей так не хватало ее детской веры в чудеса и маленького чуда — пусть на несколько мгновений. Просто исчезнуть, оставив после себя пустое место в этом неразрешимом клубке сложностей, вины и позора — в клубке, в который за столь короткий срок превратилась ее жизнь.
А как безобидно все начиналось! Несколько писем, написанных по просьбе Холе; обычное засвидетельствование вежливости, адресованное главам других арабских кланов, живших на Занзибаре; или приглашения посетить принца Баргаша в его новом доме рядом с Бейт-Иль-Тани; Салима была даже слегка раздосадована, что для нее не нашлось задания посложнее, чем писать эти ни к чему не обязывающие послания. Но очень скоро в замысловатых фразах, которые диктовал ей брат, тон переменился, став более резким. Сопоставляя их с тем, о чем доносили Баргашу ночные тени, Салима постепенно собрала кусочки мозаики. Меджид был все еще очень популярен на Занзибаре, однако его правление, каким бы блестящим оно ни казалось, назвать золотым было нельзя. Состояние здоровья его оставляло желать лучшего. Опасались его скорой смерти, за которой могли последовать беспорядки. Хотя Меджид и вступил во второй брак, но до сих пор у него родилась только одна дочь, наследника мужского пола не было. Часто султану нездоровилось, и его замещали министры, однако их действия, которые иначе как произволом, корыстолюбием и алчностью назвать было нельзя, и они лишь умножали число новых врагов повелителя. А врагов, перебегавших на его сторону, Баргаш осыпал обещаниями высоких постов, большой власти и еще большего богатства. На Занзибаре образовался раскол, увеличивающийся с каждым днем и особенно с каждой ночью. Теперь это был вопрос только времени: когда же остров окончательно будет поделен.
С сегодняшнего дня, когда Салима написала письма с требованием винтовок, пороха и боеприпасов в таких количествах, что их хватило бы на целую армию, в ней проснулись подозрения, что эта пропасть между братьями будет залита кровью.
Я написала эти письма. Письма, из-за которых погибнут невинные, мужчины, женщины и дети.
Вина, которую Салима возложила на себя, угнетала ее все больше. Ее усугубляло сознание, что она не нашла в себе мужества отказать Баргашу и отложить перо в сторону. Гнев старшего брата вспыхивал мгновенно как пламя и мог просто испепелить любого несогласного.
Салиму начала бить дрожь, она отняла руки от лица и обхватила себя за плечи, как будто боялась, что может разлететься на куски под тяжестью столь чудовищного поступка и его ужасных последствий.
— Салима!
Настойчивый шепот проник в ее сознание, но в ее ушах он прозвучал как пушечный выстрел.
— Садаф!
Она вскочила и бросилась в объятия мачехи, родной тетки Меджида со стороны матери, обе были черкешенками — как и Джильфидан. Драгоценные минуты в материнских объятиях, они прогоняли горе и заботы.
— У тебя все хорошо, дитя мое? Дай-ка я на тебя посмотрю… Да ты такая бледная! И вся в чернилах — погоди… — Садаф послюнявила краешек своей шейлы и начала оттирать чернильные пятна с открытого личика. Салима засмеялась, подставляя лицо. Сегодня ей было смешно, но раньше, когда она была совсем маленькой, она сердито размахивала руками, когда ее мать или другие женщины пробовала делать то же самое, так как ненавидела этот горько-сладкий запах слюны на своей коже.
— Прошу тебя, присаживайся, Садаф, я велю принести чай и…
— Нет, дитя мое, — мачеха удержала ее за руку. — На это нет времени. — Она понизила голос до шелеста. — Меджид послал меня к тебе. — Салима моргнула. — Он знает о кознях Баргаша.
— А он знает о… — Голос отказал ей…
— Да, Салима, он знает, что ты тоже замешана — и как глубоко. Но он также знает, что ты без злого умысла попала сюда, только из любви к Холе и от страха перед Баргашем.
«Великодушный Меджид — он все еще хорошо думает обо мне».
Салима стала пунцовой: «Я такая плохая».
— Он послал меня для того, чтобы я попросила тебя держаться подальше от Баргаша и Холе. Они оба по природе испорченные и не поблагодарят тебя за помощь. Но еще не поздно, ты еще можешь повернуть назад, Салима!
— Я не знаю, как мне выйти сухой из воды, Садаф! Как мне спасти свою шкуру?
— За одного битого двух небитых дают. Лучше всего остаться живой. Когда подойдешь к краю — а так, несомненно, и будет, тогда уж Меджид не посмотрит, где ты — в безопасности или на линии огня.
«Вы увидите, что из этого получится. Вы увидите, что выпадет на вашу долю», — Салима как будто наяву услышала слова Медже, сестры Баргаша, которая честно старалась отговорить брата от его затеи и этим вызвала у Холе приступ ненависти. Холе из кошечки с бархатными лапками преображалась в тигрицу и, фигурально выражаясь, оскаливала зубы и выпускала когти, если кто-то осмеливался критиковать Баргаша или его поведение.
