Николь Фосселер - Звезды над Занзибаром
— Я боюсь не за себя, — нежно прошептала она. — Только за тебя, маленькая сестренка. Ты еще так молода, у тебя вся жизнь впереди.
Салима обхватила запястья Холе:
— Прошу тебя, Холе, объясни мне, что или кого ты имеешь в виду?
Прерывистое дыханье Холе выдало, какие чувства бушуют в ее душе.
— Англичане, — безжизненно выдавила она из себя, но сразу же за этим в ее тоне отчетливо зазвучали презрительные нотки. — Англичане, в руки которых предался Меджид, чтобы укрепить свою власть. Постепенно они заберут все сначала у него, потом у нас. Они всех нас превратят в прислугу и будут помыкать нами. Занзибар постигнет та же участь, что и Индию.
Салима ничего не знала об английском господстве на далеком индийском субконтиненте. Но то, что беззаботное времяпрепровождение и уютная атмосфера нынешнего полудня — только фасад былого благополучия, — это она знала хорошо.
Ежедневно собирать силы перед предстоящей беспокойной ночью, а потом наверстывать недостаток сна в дневные часы в такую жару удавалось весьма условно. Как только темнота расправляла над островом чернильно-черные крылья, сразу же из всех щелей выползали «призраки»: шпионы, наблюдатели, разведчики и доносчики. Если кто-нибудь из многочисленных детей султана Саида, рассеявшихся по всему острову, хоть краешком глаза взглянул на особенно прекрасного жеребца или купил роскошное украшение — соглядатаи, закутанные в плащи и шнырявшие повсюду, всегда обо всем узнавали из надежного источника, и им за это хорошо платили. Золотыми французскими луидорами, английскими старинными гинеями или новыми соверенами, серебряными австрийскими талерами с профилем Марии Терезии и американскими золотыми «орлами» — из шкатулок и кожаных мешочков, которые почивший султан оставил в наследство своим многочисленным отпрыскам. Лучше всего оплачивались сведения о родственных встречах: кто в каких словах говорил — уничижительно или уважительно — о Меджиде и Баргаше, кто поддерживал отношения с иностранцами или вообще пытался копировать их образ жизни. Очень большие деньги расходовалось на то, чтобы опередить сводных братьев и сестер в любом деле или превзойти их покупкой еще более дорогих лошадей, более роскошных украшений, тонких тканей. Все больше золота и серебра утекало сквозь прорехи в переплетении кровных уз, которые тянулись от могил предков, где давно все бурлило, грозя вырваться наружу.
Неужели дела и в самом деле обстоят так плохо? Салима чувствовала такую растерянность, что почти задыхалась. Ночную кутерьму в Бейт-Иль-Тани она считала просто игрой, как-то разнообразившей дневную скуку. Таинственность, с какой входили и выходили под покровом темноты осведомители, казалась ей отблеском безудержных детских проделок; взволнованное ожидание новостей, какие они принесут, — все это было, как эхо давних диких скачек и соперничества с Хамданом. Однако это была уже не игра, как смутно начала подозревать Салима. И не приключение, которое сдабривало сладкую кашу сытого бытия острыми специями.
Нет, то была горькая действительность.
— Меджид не видит, какое несчастье он накликал, — услышала Салима. — Какое предательство по отношению к своей семье и всему Занзибару он совершает.
Салима еще глубже вжалась щекой в мягкую ладонь.
— Я в это не могу поверить, — пробормотала она. — Только не Меджид! Только не наш добрый Меджид! Только не наш брат! — Словно ища поддержки, она подняла глаза на сестру. Та снисходительно улыбнулась и погладила ее по волосам и по лицу.
— Да, старый добрый Меджид… Я не сомневаюсь в его благородных намерениях. Но у него плохие советчики, а он слишком слаб, чтобы противостоять уловкам и давлению охочих до власти англичан. Я думаю и о нем. Что будет, если тело откажется ему служить? Что будет, если он повторит судьбу Хиляля?
Салима закусила нижнюю губу. Хиляль, один из ее старших сводных братьев, с самой юности был очарован обычаями и нравами англичан и французов, живших на Занзибаре. В их домах он познакомился с опьяняющими напитками, которые ему так понравились и в итоге сгубили его. Отец лишил его наследства и в конце концов отослал в Аден, где он и умер преждевременно, превращенный алкоголем в настоящую развалину, лишившуюся рассудка и беспомощно что-то лепечущую. Салима тогда была слишком мала, чтобы запомнить его, но его историю до сих пор не уставали рассказывать на Занзибаре — как напоминание, что в обхождении с чужеземцами надо ухо держать востро. И даже при всей доброй воле нельзя сбрасывать со счетов, что многолетние припадки теперь начинают оборачиваться против Меджида.
— Ты заметила, какие тени у него под глазами? — Голос Холе пробудил Салиму от задумчивости — И какое у него серое лицо и как он запинается, когда говорит?
Та медленно кивнула, и вдруг страх за любимого брата нахлынул на нее: «Я не хочу потерять еще и Меджида».
— Но что мы-то можем сделать? — От беспомощности слова, слетевшие с губ Салимы, прозвучали жестко.
— Ему нужна наша помощь, Салима, — прошептала Холе. — Он не видит, как он опасно болен. Меджид просто ослеплен своими обязанностями и долгом султана и забывает о том, что он должен позаботиться и о себе.
Нежно, но твердо Салима отвела ладони сестры от своего лица и вскочила.
— Я иду к нему и поговорю с ним.
— Нет-нет! Останься!
Салима вздрогнула — от неожиданно резкого возгласа и горячности, с какой Холе ее удержала и заставила снова сеть на подушки.
— Не делай этого, девочка! Он не поблагодарит тебя. Поступит так же, как и со мной… — У полного, изогнутого в виде лука рта появилась горькая морщинка, и по лицу Салимы скользнула тень понимания.
— Из-за этого вы и поссорились?
Холе потупилась, и нежные розы расцвели на ее щеках. Она озабоченно кивнула.
Между Холе и Меджидом не все гладко — и Салима недавно что-то почувствовала, даром что оба молчали. Слезы с новой силой хлынули из глаз Холе.
— Только ради его здоровья я решилась поговорить с ним. А он с такой ненавистью мне ответил!
Сердечко Салимы было переполнено любовью к ее прекрасной добросердечной сестрице, и одновременно в ней поднимался гнев против Меджида. А вместе с гневом росло и беспокойство за брата.
— Но я же не могу ничего не делать и просто смотреть, как он губит себя. И еще больше мне не нравится, как он губит всех нас, — всхлипывая, объяснила Холе.
— Что я могу сделать? — прошептала Салима.
Холе покачала головой и решительно вытерла слезы.
— Нет, Салима, этого я не могу от тебя требовать.
— Я прошу тебя, Холе, что бы ты ни задумала — я тоже хочу в этом участвовать! — Она крепко сжала руки сестры. — Ради Меджида и ради Занзибара, — торжественно добавила она.
