Анна Смолякова - Замок из песка
— Может быть, погуляем? — неожиданно предложил Ледовской. — Если ты, конечно, не устала…
Я неопределенно пожала плечами и пошла по улице немного впереди него. На проспекте дворники поработали лучше, чем во дворе. На зеркальной корке льда рассыпавшейся пудрой темнел песок, у входов в магазины слежавшийся снег был продолблен до самого асфальта. А витрины еще вовсю сияли золотом и серебром, манили переливами разноцветных лампочек и пирамидами когда-то любимого, а теперь запретного печенья «Привет».
У светофора Сашенька все-таки взял меня под локоть, подержал секунду, а потом отпустил. Голос его прозвучал как-то тускло и глухо:
— Если тебе скучно или плохо со мной — скажи и я уйду! Не надо приносить себя в жертву…
— Мне просто грустно, — ответила я. И это было почти правдой.
Потом он предложил сходить в мой любимый Оперный, и я согласилась, хотя одета была не совсем подобающе. Сегодня риск встретиться с Алексеем сводился к нулю. Давали «Спартака». А Иволгин был не настолько плох, чтобы танцевать в кордебалете, и не настолько хорош, чтобы исполнять одну из сольных партий.
Билеты нам достались в шестнадцатый ряд. Сначала я выглядывала из-за голов, чтобы хоть что-нибудь разглядеть, а потом смирилась. И стала просто слушать музыку, откинувшись на спинку кресла. Зато Сашенька беспрерывно комментировал, видимо, находя это остроумным. Больше всего его развеселила балерина, исполнявшая партию пастушки. У этой и техничной, и артистичной девочки был всего один недостаток — огромный для танцовщицы бюст. В обыденной жизни она — худенькая, невысокая, полногрудая — смотрелась, наверное, эффектно, а вот на сцене… Пастушеская туника еще немного скрашивала этот изъян, но я не раз видела бедняжку и в классическом трэссе…
— Да! С такими формами сложно, наверное, порхать по сцене, как мотылек? Танец-то для нее подобрали соответственный: ножка — туда, ножка — сюда, чтобы не слишком напрягаться. — Сашенька усмехнулся и потер рукой подбородок. — Не пыльная у вас работка, как я погляжу…
Я повернулась, несколько секунд помолчала, а потом выдала:
— Если ты ждешь откровений про восемь часов у станка и про то, что у всех балерин к сорока годам ноги больные, — то зря… Подойди к любой тетеньке в буфете, она тебе этих ширпотребовских ужасов больше меня расскажет. У нас ведь все — крупные специалисты в балете.
И тут же почувствовала себя злобной невротичкой. Сашенька немедленно извинился, пробормотав, что не хотел обидеть ни меня, ни ту, другую, на сцене. А я подумала, что он действительно ни в чем не виноват… Ни в чем, кроме того, что оказался похожим на моего любимого мужчину Алексея Иволгина.
В общем, в антракте я решила вести себя доброжелательно и даже позволила Ледовскому купить для меня в буфете чашечку кофе. Кофе в Оперном делали совсем не плохой, кроме того, эстетически буфет производил гораздо более приятное впечатление, чем кафе «Радуга».
Любимый угловой столик оказался свободен. Я устроилась у самой стены, достала из вазочки маленькую искусственную мимозку и принялась крутить в пальцах ее пластмассовый стебелек. Перед Сашенькой стояли еще четыре человека, очередь двигалась с черепашьей скоростью. И у меня было время подумать о том, что делать после спектакля, как объяснить, что вечер был замечательным, но на этом — все. Как необидно сказать человеку, что он и теперь остается только приятелем, потому что есть тот, Другой. И смысл моей жизни только в Нем и в балете… Я мысленно проговаривала первую фразу: «Ты на самом деле очень хороший человек, Саша, раньше мое мнение о тебе было неправильным», когда центральная дверь буфета в очередной раз открылась, и тот, Другой, появился на пороге… Он был в черных джинсах, кроссовках и джинсовой куртке, надетой поверх простой красной футболки. На правой руке его откровенно и страшно желтело обручальное кольцо. А левой он обнимал за талию довольно высокую и очень красивую блондинку в вязаной тунике до колен. Ей тоже было, пожалуй, около тридцати. Но возраст выдавал лишь взгляд умной, сильной и уверенной в себе женщины… А пока мой наполовину отключившийся от ужаса мозг переваривал полученную информацию, из-под локтя Алексея вынырнул мальчик лет десяти-двенадцати в джинсовом комбинезоне и с криком: «Мама, мне заварное пирожное возьми!» — задергал рукав блондинки. Этот ребенок не мог оказаться ее сыном от первого брака или еще кем-нибудь в том же духе, потому что он был похож на Иволгина, как только может быть похож сын на своего отца…
«Он женат, он женат, он женат, — лихорадочно стучало у меня в висках, когда я, запинаясь, бежала по лестнице в гардероб. — Идиотка! Боже, какая же ты идиотка!.. Эта мысль должна была прийти в твою дурацкую голову с самого начала!.. Восхитительный, красивый мужчина, не так чтобы очень молодой… Да он уже был женат, когда ты еще ходила в детский сад! Дура, дура, дура!..»
Сашенька молча шагал рядом, легко перепрыгивая через ступеньки. Слава Богу, он не спрашивал, почему я, как полоумная, сорвалась вдруг из буфета, почему внезапно зарыдала в холле и так же внезапно прекратила вой, сильно сдавив виски ладонями. Он просто был рядом и держал мою куртку, когда я силилась попасть дрожащими руками в рукава. Просто, обхватив меня за плечи, провел мимо автобусной остановки и тут же на перекрестке поймал такси. Просто открыл ключом дверь моей квартиры, прошел в комнату, выключил нудно пищащий телевизор, а потом спросил:
— Мне уйти?
И я взяла его лицо в свои холодные ладони, развернула этого чужого мальчика спиной к свету. Старенькое бра, мерцающее в прихожей, придало его волосам желанный стальной отлив. И я увидела то, что хотела: чуть восточные скулы, удлиненный нос с глубоко вырезанными ноздрями, глаза, глубокие, глядящие прямо в мое сердце. И сказала:
— Поцелуй меня!
Он медленно, словно не веря услышанному, снял с плеча ремень сумки, прямо на пол скинул кожаное пальто и скользнул холодными, вздрагивающими губами от виска к самому уголку моего рта. Я прикрыла глаза и провела ладонью по его лицу. Мне не хотелось смотреть на него, хотелось только чувствовать каждым нервом, каждой клеточкой черты того, другого лица. Любимого… А он тем временем забирался руками мне под джемпер, торопливо и нервно расстегивал пуговицу и «молнию» на моих брюках. Я прекрасно понимала, что происходит. Знала, что за джемпером последует тонкая трикотажная маечка, а там уже останется только белый кружевной лифчик. И все же приникала к нему всем телом и обвивала руками его шею с таким любимым острым, вздрагивающим кадыком. Его сердце бешено колотилось совсем рядом, сбивчивое дыхание жарко обжигало мой висок. И наше отражение то исчезало, то снова появлялось в высоком зеркале прихожей…
