Мари Фишер - Нежное насилие
Снег, начавший падать в сочельник, превратился затем в отвратительный снежный дождь с ледяной крупой. Но это не омрачило радости предстоящего путешествия. Посидев на телефоне, Катрин нашла механика, готового поставить ей зимние шины. Она выехала к нему рано утром, а к девяти часам уже вернулась; летние шины лежали в багажнике. Хельга Гросманн и Даниэла ожидали ее на уже упакованных чемоданах.
– Халло! – крикнула Катрин. – Мне остается только помыться и переодеться, и можно двигаться.
В мастерской она помогала механику возиться с шинами и потому была одета в рабочий халат, изношенный пуловер и самые старые джинсы.
– Давай скорее! – поторопила ее Даниэла. Катрин стянула с рук перчатки и дохнула на замерзшие пальцы.
Зазвонил телефон.
– Кто бы это мог быть? – вслух спросила Катрин, сразу же осознав, сколь глуп подобный вопрос.
– Уж, конечно, не Таня с Ильзой из-за границы, – ответила Даниэла.
– Скорее всего, одна из клиенток, желающая предъявить рекламацию на какое-нибудь изделие, – изрекла Хельга Гросманн. – Не будем снимать трубку. Нас ведь могло уже и не быть здесь.
– Думаю, надо все же ответить, – проговорила Катрин.
– Зачем?
– Вдруг что-то важное. – Она направилась к аппарату.
Хельга Гросманн опередила ее.
– Я подойду! – Она сняла трубку и назвала свое имя.
Катрин стояла так близко, что услышала мужской голос.
– Это отец? – спросила она озабоченно. Раньше не случалось, чтобы Густав Гросманн звонил в Гильден, даже и для того, чтобы поздравить их с праздником.
Мать и дочь переглянулись.
– Нет, – ответила Хельга Гросманн и передала трубку дочери. – Это тебя.
– Катрин Лессинг.
– Ну наконец-то, – отозвался мужской голос.
– Это ты, Жан-Поль? Как мило, что ты позвонил!
– Я звонил раньше. Тебе не передали?
– Нет. Знаешь, мы как раз уезжаем, и…
Он не дал ей договорить.
– Я должен тебя видеть!
– Когда?
– Еще сегодня. Позаботься о билете на самолет до Мюнхена.
– Нет, Жан-Поль, это невозможно!
– Невозможных вещей не бывает, ma chérie. Слово «невозможно» ты должна вычеркнуть из своего лексикона.
– Ну пойми же! Мы уезжаем в горы!
На другом конце провода возникла короткая пауза. У Катрин уже появилась надежда, что он понял ситуацию.
– А как же лавка? – спросил он.
– Пока закрываем.
– Excellent.[24] Значит, ты свободна, ma petite!
– Нет, это не так! Ты понял все неправильно, Жан-Поль!
– Пусть твои мать и дочь уезжают вместе, а ты прилетай ко мне в Мюнхен.
Катрин показалось, что бесполезно пытаться разъяснить ему ситуацию, и она попробовала другое средство:
– Ты сейчас в Мюнхене?
– Нет, в Цюрихе. Но билет на Мюнхен в кармане.
– Ну заканчивай, мама, – вмешалась в разговор Даниэла.
– Тихо, дорогая, – остановила ее Хельга Гросманн.
– Мы собираемся ехать на моей машине в Винтерберг, что в Зауэрланде, – попыталась объяснить Жан-Полю Катрин.
– Пусть они на этой машине и едут, а ты и без нее доберешься до аэропорта.
– Жан-Поль, это невозможно – у мамы нет водительских прав.
– О-ля-ля! Печально. Но теперь слушай меня внимательно. У тебя ведь отпуск, n'est-ce pas? Почему бы тебе не провести его со мной? Хотя бы пару дней! Мне обязательно нужно с тобой поговорить. Это важно. Катрин вздохнула.
– Если бы ты известил меня раньше!
– Я уже раз звонил, я ведь сказал только что.
– Я имею в виду – намного раньше. За неделю. Тогда я бы распланировала свое время иначе.
– Ну как можно быть такой тяжелой на подъем? Ладно. Ты не можешь прилететь в Мюнхен, тогда я поменяю билет и прилечу в Дюссельдорф, встретимся в твоей квартире.
– Как же мне это сделать?
– Отвезешь семью в Зауэрланд и вернешься.
– На это уйдет много часов, Жан-Поль.
– Ну и что, выходит, я не стою этих идиотских часов?
– Да я-то сама побежала бы к тебе хоть в пустыню. Но семья…
– Семья отлично обойдется и без тебя, поверь мне. Маленькая девочка и grand-mere[25] всегда d'accord.[26]
– Подожди! – Катрин прикрыла низ трубки ладонью. – Как вы смотрите, если я вас только подброшу в Винтерберг, а потом…
– Ну конечно, дорогая! – прервала ее Хельга Гросманн. – Считай себя свободной от ответственности за нас.
– Фу, как глупо и скучно, – пробурчала Даниэла. Катрин отняла ладонь от трубки.
– Договорились. Я приеду. Не могу только точно сказать, в котором часу. Погода здесь отвратительная.
– Главное, веди машину осторожно, chérie! А я подожду.
Еще несколько прощальных фраз, и Катрин положила трубку.
– Мне так жаль, – сказала она. Хельга Гросманн пожала плечами.
– Почему ты должна проводить время с нами, если тебе предлагается что-то более приятное?
Даниэла недовольно фыркнула:
– Ты – предательница!
Катрин вся сжалась.
– Придется тебе к этому привыкать, дорогая, – произнесла Хельга Гросманн. – Отношения между женщинами всегда рассыпаются в прах, как только на горизонте появляется мужчина.
– Это неправда, – запротестовала Даниэла.
– Правда, дорогая, поверь мне. Так уж заведено.
– Нет, бабушка. Ведь ты бы никогда нас не оставила на произвол судьбы из-за какого-то чужого дяди.
– Почему же, – возразила Катрин, – однажды она уже почти решилась на это.
– Но все-таки не сделала!
– Это потому, что я учинила страшный скандал.
– Правда? – усомнилась Даниэла.
– Пусть бабушка тебе сама расскажет. А я пойду приоденусь, чтобы мы могли наконец отправиться в путь.
В ванной комнате Катрин сняла джинсы, пуловер и рабочий халат и запихнула их в бак с грязным бельем. Моя руки, она видела в зеркале свое бледное лицо с ясными серыми глазами. Оно выглядело истощенным. Она чувствовала себя как тот ребенок из сказки, который стоял внутри очерченного мелом круга, не смея из него выйти, в то время как другие дети дергали его в разные стороны.
Неужели она действительно поступала несправедливо, оставляя всего на пару дней – ведь больше-то и не получится! – мать и дочь в пансионате. Рассудок отвечал однозначно: «нет», но все равно какое-то смутное чувство вины не покидало ее.
Как это было тогда, много лет назад? Катрин уже давно об этом не вспоминала, да и мать ни разу не коснулась этой темы, но обе они ничего не забыли. Катрин была тогда старше, чем Даниэла теперь, лет двенадцати-тринадцати. Дед и бабка уже умерли, квартира осталась Хельге и Катрин на двоих. Казалось, пришел момент, когда жизнь девочки могла снова стать более приемлемой.
Тут-то и появился этот человек, к которому Катрин сразу почувствовала отвращение. Почему? Потому что он был таким обывательски-сверхкорректным высокопоставленным чиновником почтового ведомства? Или потому, что она боялась, как бы он не отнял у нее мать? Даже сегодня она не могла ответить на этот вопрос. Но теперь Катрин склонялась к мысли, что он вообще-то был человеком вполне порядочным. Иначе ее мать, весьма критически оценивавшая мужчин, никогда не ощутила бы к нему симпатии. Но Катрин всегда его ненавидела.
