Мари Фишер - Нежное насилие
– Такие вещи под контролем у мамы…
В следующий момент Катрин готова была дать себе пощечину за то, что у нее вырвались эти слова.
Отец только молча взглянул на нее. Катрин знала, что сейчас он больше всего хотел бы спросить: «Ты не можешь даже распоряжаться сберкнижкой дочери?» И она была благодарна отцу, что он не задал этого вопроса.
– Ну, ты уж как-нибудь найдешь им применение, – только и сказал он, – в этом я нисколько не сомневаюсь. Не можешь же ты лишить меня удовольствия подарить тебе хоть что-то.
– Я принимаю твой дар, папа, и очень тебе благодарна. Как хорошо… – Она запнулась, подыскивая нужное слово и, наконец, промолвила: – Как хорошо иметь отца.
– Так и должно быть.
Пришла посылка от Жан-Поля Квирина. Большая и тяжелая, она была передана адресату внизу, в лавке.
– Отнеси ее наверх и распакуй, – сказала Хельга Гросманн дочери, – я пока обойдусь и без тебя.
Катрин поблагодарила мать и отказалась:
– Не настолько я нетерпелива и любопытна.
Но, обслуживая клиентов, как всегда, любезно и заинтересованно, она ни на минуту не забывала о посылке: страшно хотелось узнать, что там пришло от Жан-Поля.
Только в обеденный перерыв Катрин отнесла посылку в дом.
С удовольствием оставила бы ее в своей комнате, но отказалась от этого намерения, чтобы Хельга и Даниэла не чувствовали себя изолированными от присланного подарка.
– Открывай, открывай, – настаивала Даниэла. – А почтовые марки отдашь мне, ладно?
– Думаю, надо сначала спокойно пообедать, – заметила Катрин.
– Тебе решать, – ответила мать. – Это твоя посылка. Можешь даже поставить ее как рождественский подарок под елку.
– Ой, это глупо! – воскликнула Даниэла. – Ведь посылка уже у нас в руках!
– Если бы почта доставляла все посылки только в сочельник, – заметила Хельга, – то почтальоны могли бы надорваться.
– Нет, открою-ка я ее сразу после обеда, – решила Катрин.
На обед была чечевица с салом, и, хотя Катрин нервничала, она ела с аппетитом, и ее желудок не бунтовал.
Даниэла положила себе маленькую порцию и проглотила ее с обезьяньей торопливостью.
– Я поела, – заявила она таким тоном, словно совершила подвиг.
– Но мы-то еще нет, – пригасила ее горячность бабушка.
Когда Даниэла заметила, что взрослые не спешат, она подложила себе еще ложку чечевицы.
– Ну, а теперь все-таки посмотрим, – стала она наседать на мать, как только тарелки опустели.
– А чего ты, собственно, ожидаешь? – спросила Катрин.
– Понятия не имею. Потому-то и интересно.
– Значит, так, – решила Хельга Гросманн, – я буду убирать со стола и приведу в порядок кухню, а вы займитесь посылкой.
– Может быть, нам все-таки тебе…
Даниэла не дала матери закончить фразу.
– Нет, мама! Ты же слышала, что сказала бабуля! Я тащу ножницы! – Она вскочила и побежала к двери комнаты Катрин.
– Стоп! – приказала Катрин.
Даниэла остановилась так резко, что даже споткнулась.
– А в чем дело?
– В мою комнату не ходи! В кухне тоже есть ножницы, они лежат в выдвижном ящике под плитой.
– «Коли шеф так приказал, отправляюсь на вокзал», – недовольно пробормотала Даниэла, но отправилась на кухню.
Хельга Гросманн понимающе взглянула на Катрин.
– У тебя в комнате подарок для Даниэлы?
– Не исключено!
– И что же это? Мне-то ты можешь раскрыть тайну.
– Нет, нет, придется и тебе потерпеть.
Катрин приобрела в Дюссельдорфе подарок для всей семьи – китайскую напольную вазу, которой собиралась поразить мать. Это была дорогая вещь, и если бы отец не сунул ей пачку купюр, то ваза оказалась бы недоступной. А имея деньги, Катрин действовала решительно. Этот подарок должен был восполнить потерю другой, не столь красивой напольной вазы, которая стояла в квартире раньше и которую Даниэла еще ползуночком опрокинула и разбила. Катрин пришлось проявить много изобретательности, чтобы незаметно протащить вазу в свою комнату. И не менее трудным делом оказалась «контрабанда» трех веток с красными светящимися рождественскими звездами.
Подошла Даниэла с кухонными ножницами и принялась высвобождать посылку из-под бумажной обертки. Катрин предоставила ей свободу действий, а сама стала помогать матери с уборкой.
– Картонная коробка! – крикнула Даниэла. – Большая!
Мать и бабушка тут же примчались из кухни.
– Можно, я открою? – спросила девочка.
– Давай, раз уж начала, – бросила Катрин, и сердце у нее так сильно забилось в ожидании сюрприза, что даже дыхание перехватило.
Даниэла, продолжая копаться в посылке, извлекла из нее картонные дуги, которые беспечно бросила на пол, а потом наткнулась на нечто шарообразное золотисто-желтого цвета.
– Что это может быть? – вскрикнула она, пораженная.
– Это – сыр, – констатировала Хельга Гросманн, заглянув внучке через плечо.
Разочарованию Катрин не было предела. Она опустилась на край одного из кресел. А чего, собственно, она ожидала? Катрин и сама этого не знала. Но уж, во всяком случае, не сыра.
– Швейцарский сорт грюйер, целая головка! Это уже кое-что, – заявила Хельга. – А вот тут еще и копченая ветчина!
– И еще толстая-толстая плитка швейцарского шоколада! – Даниэла рылась в слоях бумаги. – Все, больше ничего нет.
– Не совсем так, – заметила Хельга Гросманн, – ты пропустила праздничную открытку с пожеланиями веселого Рождества на четырех языках – а это самое важное. Очень мило, Дорогая. Ты ее сохранишь?
«Нет, можно выбросить», – едва не вымолвила Катрин, но, не желая выдавать своего разочарования, ответила:
– Да, конечно. – И взяла открытку из рук матери.
– Похоже, его беспокоит, что ты тут скудно питаешься, – усмехнулась Хельга Гросманн.
– Ну, это-то вряд ли, – слабо возразила Катрин.
– Во всяком случае, хорошо, что мы открыли посылку заранее. Итак, еды у нас полно. Значит, на праздник можно покупать и поменьше.
«О чем он только думал? – спрашивала себя Катрин. – Нечто подобное можно послать дочери-студентке, живущей вдали от дома, но никак не женщине, которая живет в семье. Впрочем, он всегда обращался со мной как с ребенком. Видимо, у него ничего плохого на уме не было».
– Подними бумагу с пола, Данни, – услышала Катрин слова матери, – сложи ее аккуратно обратно в коробку. Отдадим в утиль. Ведь шерстяную нить в нее укладывать несподручно.
Даниэла расхохоталась.
– А то будет пахнуть сыром. – Она сунула носик в бумагу. – Фу-ты, а воняет-то замечательно!
– Только не «воняет», милая, – поправила ее бабушка. – Сыр не может «вонять», он может только благоухать, пусть даже чуточку терпко. А знаете, как мы когда-то называли такие посылки? – И сама сразу же ответила на свой вопрос: – «Пожиралки».
