Светлана Демидова - Интерьер для птицы счастья
– Я что-то сделал не так? – спросил Владимир Викторович.
– Не знаю… – покачала головой Марьяна. – Вам же это не нужно.
– Я и сам не знаю, что мне нужно и кто мне нужен. А вдруг как раз вы? Вдруг вы та самая, единственная… мимо которой нельзя пройти?
Марьяна слабо улыбнулась:
– Вряд ли я – та самая… Но попробовать можно…
Она сбросила на пол свою дорогую шубу и прижалась к нему всем телом. И на поцелуй его она ответила, и целовала его сама, и была счастлива этими поцелуями, как никогда в жизни. И именно Марьяна Валерьевна прекратила объятия на том самом высоком пике, когда уже очень трудно себя контролировать. Она резко оттолкнула от себя Халаимова, подхватила с пола шубу, сумку – со стола и, забыв переобуться в сапоги, солдатским строевым шагом прямо в туфлях вышла из отдела. Совершенно сбитый с толку Халаимов в большой задумчивости опять опустился на угол стола.
Марьяна Валерьевна Терехова только в автобусе спохватилась, что забыла надеть шапку и что на ее ногах в декабрьский мороз красуются летние туфли с открытой пяткой, в которых она обычно ходила на работе. Она усмехнулась. Разве имеют значение какие-то глупые туфли и не менее глупые люди, которые показывают на них пальцами? Разве что-нибудь имеет значение, кроме того, что только что произошло между ней и Халаимовым? Конечно, эти поцелуи не повлекут за собой никакого продолжения. Владимир Викторович всего лишь поддался на ее признание, как поддался бы любой мужчина. Разве кто-нибудь из них может отказаться от того, что им так беззастенчиво предлагают? Сейчас он наверняка уже жалеет о случившемся, и совершенно напрасно. Она, Марьяна, больше ничем его не побеспокоит. Воспоминаний о его поцелуях ей хватит на всю оставшуюся жизнь. У нее никогда ранее так не сжималось сердце и не подступали к глазам слезы утоленного желания. Ей от него не нужно больше ничего. Но с Владом придется разводиться. Она не сможет жить во лжи. Она любит другого. Она ни о ком не может думать, кроме Владимира.
– Маша! Что за фокусы? – Влад удивленно смотрел на летние туфли жены, которые она снимала в прихожей. – Тебе не кажется, что на дворе зима?
– Забыла переобуться, – пробормотала она.
– Ерунда какая-то… Как можно забыть надеть теплую обувь, когда на улице снега по колено? Ну-ка, марш в ванную! Я тебе сейчас горчицу в тазике разведу.
– Не надо никакой горчицы, Влад! – Марьяна развернулась к мужу с таким новым для него выражением лица, что он, застыв на месте, сиплым голосом спросил:
– Что случилось, Маша?
– Я влюбилась, – бесстрастно сообщила она.
– Что значит «влюбилась»?
– Это значит именно то, что ты только что услышал. Нам надо разойтись.
– Почему? – Влад так удивился, будто не слышал главного кодового слова «влюбилась».
– Сказала же: я полюбила другого человека, – уже с раздражением повысила голос Марьяна.
– Ничего не понимаю, – все так же сипло проговорил Влад и попытался откашляться. Ему казалось, что, откашлявшись, он сможет избавиться от этого странного сообщения, которым его огорошила жена. Но сколько он ни кашлял, лучше ему не становилось, а Марьяна говорила уже о совершенно невозможных вещах:
– Я целовалась с ним, Влад!
– Целовалась…
– Да ты хоть понимаешь, о чем я говорю? – Марьяна подошла к нему вплотную и потрясла за полы расстегнутой рубашки.
– Не очень… – ответил муж.
– Я люблю другого! Я целовалась с ним! Я изменила тебе, Влад! И если он захочет, буду изменять тебе снова и снова! Понял?!
До Терехова наконец дошел точный смысл того, что пыталась донести до него жена. Это придало ему сил, и уже своим обычным голосом он сказал:
– Ты всегда была очень откровенна.
– Откровенность лучше, чем ложь.
– Не уверен. В нашем случае не уверен… Я предпочел бы этого не знать.
– Ты с ума сошел, Терехов! Неужели тебе хотелось бы, чтобы тебя водили за нос? Неужели тебе хотелось бы, чтобы я спала с тобой, а думала о другом мужчине?
– А неужели тебе какой-то там чужой, пусть даже, может, и офигительный мужик дороже детей?
– Что ты этим хочешь сказать? – теперь горло перехватило у Марьяны.
– Я хочу сказать, что ты могла бы молча перетерпеть свою неземную любовь ради детей. Помучилась бы месячишко, а она, глядишь, и утихла бы.
– Что ты говоришь, Влад?! Как это – утихла бы? У тебя что, есть опыт? Ты что же, бывало, терпел и у тебя утихало?
– А ты что думала? Что я ангел с крыльями? И на моем пути попадались женщины, от которых сердце заходилось. Но я всегда помнил, что у нас с тобой дети!
– То есть ты хочешь сказать, что изменял мне? – охнула Марьяна и в изнеможении привалилась к стене прихожей.
– Вот это… нет… – помотал головой Влад. – Я же сказал, что все эти любови можно перетерпеть, потому что семья – важнее, дети – важнее.
– И… сколько же ты раз… терпел? – не выдержала Марьяна, хотя изо всех сил старалась не задать этого вопроса.
– А вот это, милая, тебя абсолютно не касается, особенно в твоем нынешнем смертельно влюбленном состоянии.
Влад достал из встроенного шкафчика пачку сухой горчицы, сунул жене в руки и сказал:
– Попарь ноги и заодно подумай, стоит ли все крушить из-за мужика, которому наверняка на фиг не нужны твои дети.
Марьяна поплелась в ванную, насыпала горчицы в тазик, развела водой, села на перекидную дощечку и сунула ноги в воду прямо в колготках. Сначала она не могла думать ни о чем, кроме того, что вода очень горячая. Потом ноги привыкли. От ступней к коленям поползло приятное тепло.
Ничего себе ситуация получается… Она принесла повинную голову Владу, рассчитывая на его возмущение, крик и неконтролируемое намерение стереть соперника с лица земли. Она предполагала, что будет вымаливать у мужа прощение и благодарить за счастливую жизнь, которую он ей столько лет обеспечивал. Пока она ехала домой, у нее в голове прокрутился целый мелодраматический сценарий объяснения с Тереховым. В финале собственной пьесы Марьяна надеялась получить прощение, ответную благодарность за годы безмятежной семейной жизни и униженные просьбы мужа разрешить ему видеться с детьми по выходным.
А что вышло? Вместо красивой мелодрамы – какой-то пошлый фарс! Она, Марьяна, была приподнята своей любовью над землей и серыми буднями, а Влад… опустил ее… в таз с горчицей. Поцелуи Халаимова, которые казались ей прекрасными и значительными, теперь выглядели преступными и какими-то мелкими, жалкими, украденными.
Как там говорил Влад? На его пути тоже были женщины, от которых заходилось сердце? Что же это значит? Это значит, что он ее не любил? Влад Терехов, до которого она, Марьяна, снизошла в юности, не любил? Нет… Не может быть… Он столько раз доказывал ей свою любовь и делом, и в постели. Конечно же, он любит ее, потому и предложил не спешить, перетерпеть… Какое ужасное слово! Она не может терпеть! Она никогда прежде не любила. Она скоро разменяет пятый десяток, и ей уже нельзя так разбрасываться чувствами. Ее любовь к Халаимову, как ни смешно это звучит, наверняка и есть та самая пресловутая лебединая песнь. И уж она пропоет ее от всей души! А дети… Что ж дети… Дети никуда не денутся. Они всегда будут с ней.
