Татьяна Туринская - Спроси у зеркала
Валерка несмело кивнул. И барышня ему не нравилась, и вообще ситуация была довольно неловкая. Если же прибавить сюда то обстоятельство, что Валерик к тому моменту не только не имел опыта плотских отношений, но даже еще ни разу не целовался, то становился понятным его внезапный столбняк на пороге.
Кристина дружелюбно улыбнулась, как бы ободряя гостя, хотя чувствовалось, что и сама испытывает не абы какую неловкость. Тем более что и сама ведь имела весьма скромный любовный опыт. И терялась и смущалась не менее юного Дидковского, хоть и была к тому моменту уже почти двадцатилетней девушкой. Честно сказать, Кристина опасалась, что ничего у них не получится, потому что мальчик слишком юн, неопытен, и совсем уж некрасив, потому что сама еще почти что девушка, потому что из-за дурацкой ситуации оба попросту впадут в ступор. Все это было неприятно и нелепо, но и в то же время пугающе. Потому что теперь, увидев воочию квартирку, пусть небольшую, пусть еще необжитую, почувствовав себя в ней полноценной хозяйкой, возвращаться в общежитие Кристине не хотелось категорически, даже, можно сказать, клинически, вплоть до обморока, до смерти. На что угодно пошла бы, только бы остаться в этой квартире. А еще, если положа руку на сердце, в глубине души она надеялась, что останется в этой квартире навсегда. Потому что неопытный пока еще мальчик влюбится в нее, а со временем непременно женится, и вот тогда-то и сбудутся ее девичьи мечты о богатом московском муже. И, хотя от некрасивости мальчика ее чуть не передернуло, но красота — дело десятое, лишь бы, как говориться, человек хороший попался. И, едва не падая от всего этого в обморок, через силу улыбнувшись, Кристина радушно пригласила:
— Проходи, — и повернулась к гостю спиной, словно Сусанин, заманивая захватчика в заветные дебри.
И вот тогда Валерка в очередной раз подивился маминой мудрости и прозорливости. Потому что не стала приглашать любую, падкую на деньги, потому что нашла именно ту, на которую скромный и неопытный Валерик просто не смог бы не отреагировать, как настоящий мужчина. Потому что сзади Кристина была просто поразительно похожа на Ларочку: такая же тоненькая и изящная, такая же прямая спинка, такая же смуглая шелковистая кожа, такие же ровные и блестящие длинные почти черные волосы. И смущение слетело с Дидковского в один момент. Откуда что взялось? Не знал ведь, что и как нужно делать, с какой очередностью. Видимо, так уже распалил себя к тому времени сладострастными мечтами о недоступной Ларочке, что забыл обо всем на свете, одурев, услышав вдруг после вечных 'нельзя' 'можно', что все получилось само собою. Правда, все закончилось очень быстро, так быстро, что Валерке было ужасно стыдно — едва успел, образно говоря, прикоснуться к Кристине. Но та, словно опытная наставница, сделала вид, что все нормально, что так и должно быть… В общем, и двадцати минут не прошло, как Валерик сумел повторить 'пройденный материал', словно демонстрируя быструю обучаемость, как будто убеждал строгую учительницу в полном и абсолютном усвоении урока. И на сей раз ему уже не было стыдно.
Первые дни после этого Валерка словно ошалел от вседозволенности. Он прибегал к Кристине по два, по три раза в день, словно опасаясь, что 'лафа' скоро закончится, словно пытаясь 'наестся' этого добра впрок. Доводил себя до истерики, если вдруг оказывался перед запертой дверью. Впрочем, в данном случае 'запертая дверь' — не что иное, как образ, 'красное словцо', ведь ключи от этого дома появились у него раньше, чем он впервые увидел Кристину. Просто не застав дома 'объект притязания', не сумев утолить внезапно возникшую потребность, терялся, пугался до потери пульса, что Кристины больше в его жизни не будет, и теперь ему снова предстоит маяться под одеялом, занимаясь самоудовлетворением. И, словно отдельно от остальных, сознание резала мысль: а кого он теперь будет представлять, терзая руками собственную плоть? Раньше на этот вопрос не существовало иного ответа: Ларочку, только Ларочку Лутовинину, самую любимую девочку на свете, маленькую свою богиньку, хрупкую свою хрустально-чистую мечту. А теперь? Ларочка — это любовь всей его жизни, мечта сколь чистая, высокая, столь и недостижимая, по крайней мере, пока. А Кристина? Кто для него Кристина? Он еще не знает, даже не предполагает, какую радость сможет ему подарить Ларочка. А вот Кристина уже не однажды продемонстрировала наяву все свои прелести. Ларочка теперь для него, скорее, красивая картинка и мечта. А вот с Кристиной связаны определенные не только воспоминания, но и ощущения.
Нет, Кристину Дидковский определенно не любил. Иначе разве стал бы он ее просить поворачиваться к нему спиной как можно чаще? Он не любил смотреть в ее лицо, зато буквально обожал прижиматься к ней сзади, зарывшись длинным своим носом в гущу ее пахнувших ромашкой и медом волос. Если, глядя в лицо Кристины, в нем не пробуждалось ни одно желание, ни одно ощущение, кроме равнодушия, то, прижавшись к ее спине, он в одно мгновение чувствовал себя не просто мужчиной, а буквально сексуальным гигантом. Обнимая Кристину, Валерка неизменно представлял себе Ларочку. Ночью же, изнывая от юношеской гиперсексуальности, тренируя руки, почему-то думал только о Кристине…
Со временем Дидковский успокоился, угомонился. В смысле, перестал бегать к 'наложнице' по нескольку раз в день. Страх вновь оказаться на голодном пайке постепенно улетучился, появилась уверенность в себе и своих силах, даже можно сказать, способностях. И теперь для него стало важно уже не столько количество… ммм, скажем так, посещений, сколько качество. Это юному мальчишке, шестнадцатилетнему Валерику надо было часто, много и нехитро. Теперь же, перешагнув порог двадцатилетия, он уже относил себя к гурманам. Теперь он любил бывать у Кристины подолгу, экспериментируя так и этак, выискивая необыкновенные ощущения. Ему нравилось чувство власти, абсолютного владения женщиной. Кристина с готовностью выполняла не столько его желания, сколько указания и даже приказы, чаще всего короткие и хлесткие, как пощечина. И, несмотря на четырехлетнюю разницу в возрасте, безоговорочно признавала в нем лидера. Отчего Валеркина самооценка росла буквально с каждым днем, а это было именно то, чего ему так не хватало всю жизнь. К двадцати годам Дидковский наконец-то почувствовал себя настоящим мужчиной.
И вот теперь ему пришлось менять привычный график. Ларочка, еще того не осознавая, в Валеркином сознании превратилась во взрослую женщину, капризно требовавшую к собственной персоне постоянного неотъемлемого внимания. Он любил ее всею душой, желал всем телом, всем своим естеством. Его радовала любая возможность быть рядом с нею, видеть ее восхитительно красивое личико, любоваться ее пронзительно соблазнительной фигуркой. В то же время его несколько раздражала Ларочкина детскость, наивность. Невозможность же прикоснуться к ней так, как бы ему хотелось, по-мужски, по-взрослому, откровенно бесила. Иногда ему до сумасшествия хотелось проделать с нею фокус, от которого он совсем недавно пришел в полный восторг в гостеприимной квартирке на Таллиннской. И он едва сдерживался, чтобы не проделать то же самое с Ларочкой, особенно, если в этот момент она стояла к нему спиной, и он уже не отдавал себе отчета, не осознавал, кто перед ним — Ларочка или Кристина. И, увидев ее лицо, приходил буквально в ярость, в дикое бешенство, потому что в данную минуту предпочел бы увидеть Кристину. В Дидковском боролись две страсти — высокая и чистая любовь к Ларочке Лутовининой, мечте и цели всей его жизни, и животное желание, ненасытный голод плотской любви с Кристиной. С Ларочкой он был рыцарем и верным пажом, с Кристиной — властелином и хозяином, иногда спокойным и даже добрым, но чаще жестким, если не сказать жестоким, деспотом и тираном. И больше всего на свете его бесило то, что он не может позволить себе перестать быть рыцарем и проявить свою истинную сущность, открыто продемонстрировать, наконец, Ларочке, что он хищник, настоящий мужчина. И за это он иногда ее искренне ненавидел. Каждую минуту, проведенную с нею, он мечтал поскорее оказаться в обществе Кристины. Каждую секунду рядом с Кристиной ждал, когда же, наконец, Ларочка вырастет и он сможет не разрываться на части между ними двумя, а полностью посвятить свою жизнь одной-единственной женщине. Все чаще не понимал, любит ли он Ларочку, или же ненавидит ее, однако ни в коем случае не мог позволить оказаться рядом с нею постороннему мужчине. Не познав, не испробовав, не прикоснувшись, уже чувствовал себя единым владельцем, властелином бесценного сокровища под названием Ларочка Лутовинина. Зато в отношении Кристины его мысли и чувства никогда не раздваивались. Кристину он не любил и был в этом абсолютно уверен. Не испытывал к ней и особого уважения — вещь и вещь, его собственность, его движимое имущество и ничего более. Однако при воспоминаниях о Кристине по Валеркиному телу непременно разливалось приятное тепло. И еще он был ей бесконечно благодарен за то удовольствие, которое она ему неизменно дарила на протяжении вот уже пяти лет.
