Шипы в сердце. Том первый (СИ) - Субботина Айя

Нравится выходить за рамки того, что обычным людям не под силу.

И быть просто собой.

Через полчаса я вымотана буквально как тряпка.

Тело мокрое и горячее от напряжения.

В зеркале топ провокационно промок под грудью, живот напряжен.

Я делаю пару селфи, на одном из которых показываю язык.

Открываю нашу переписку с Авдеевым и уже даже успеваю прикрепить самый удачный кадр, но, секунду подумав, удаляю.

Вместо этого заставляю себя еще разок переступить через принципы и пишу ему совершенно ни к чему не обязывающее: «Как послепразднечное похмелье?»

И снова взбираюсь на пилон, обещая себе, что не слезу оттуда еще десять минут, даже ради того, чтобы прочитать Авдеевское сообщение, если вдруг случится чудо и он ответит.

Но чудо случается, причем на этот раз буквально почти сразу.

Я слышу характерный сигнал. Поджимаю губы, чтобы не улыбаться слишком очевидно довольно. Взбираюсь выше, делаю захват левой ногой, свешиваюсь вниз, прокручивая себя широкой дугой.

Еще одно «динь».

И еще.

Я триумфально завожу руки в волосы, смеюсь.

Уже не делаю ничего такого, просто взъерошиваю пучок с растрепанными кудрями и воображаю, как подержу его в игноре… ну, допустим, до вечера. Пока болтаюсь на стальном шесте, эта мысль кажется мне абсолютно идеальной и легко реализуемой. Но когда спрыгиваю на пол и беру телефон, чтобы выключить музыку, палец сам тянется проверить, что мне написал этот самовлюбленный мудак. Держусь. Не читаю, хотя на иконке сообщений светится очень вдохновляющая меня цифра «3» в ответ на один мой невинный вопрос.

Вытираю себя полотенцем, переодеваюсь.

Подсушиваю волосы феном, изредка воображая из себя звезду на сцене и подпевая в «сопло» какой-то на ходу выдуманный мотив.

Мне вообще не интересно, что он там написал.

Ни капельки.

Меня вполне устраивает один три в мою пользу!

По пути домой захожу в круассанную, беру себе один большой зерновой круассан с курицей-терияки, овощами и моцареллой, домашний бульон и кофе. И у какой-то милой бабулечки возле станции метро покупаю страшный маленький кактус. Я такая хозяйка, что забрать этого доходягу в тепло и поливать его раз в пару недель — это мой максимальный уровень заботы.

Дома ставлю кактус на подоконник в кухне, бросаю на пол покрывало и пару подушек, раскладываю еду прямо там и, прикинув, что прошло достаточно времени, открываю сообщения, одновременно вгрызаясь в еще теплый и очень хрустящий круассан.

Хентай: На будущее: не пью, не курю, других вредных привычек нет.

Хентай: В остальном послепраздник норм.

И фото в третьем сообщении.

Я щелкаю по экрану и замираю с куском круассана во рту.

На снимке — сноубордист, зависший в воздухе. Он поймал доску рукой, тело напряжено, снег мелькает в кадре фоновым росчерком. Высота? Запредельная.

Чистая мощь. Идеальный кадр.

Я рассматриваю фото пару минут точно.

Из-за маски, шлема и очков лица не видно вообще.

Я знаю, что Авдеев точно не из тех мужиков, которые стали бы понтоваться чужими фотографиями — это просто смешно. Но все равно пишу: «Да ладно, блин, это не ты!»

Реакции нет. Только «прочитано» — и тишина.

Я не зацикливаюсь. Почти.

Доедаю свой обед, принимаю душ.

Рассматриваю долбаное экстремально красивое фото.

Бросаю вещи в стирку.

Снова смотрю на фотку. Она заряжена хотеть срочно заниматься с ним сексом.

А потом «прилетает» сообщение.

Без текста.

Только видео.

Я с любопытством нажимаю «проиграть», и за секунду до того, как картинка оживает, почему-то знаю, что мне это не понравится.

Точнее, понравится слишком сильно.

Экран оживает. Камера дрона плавно летит над трассой, выхватывает фигуру в черной экипировке. Движения на пределе контроля. Он будто плывет по снегу — быстро, плавно, легко, закладывая дуги так, что за ним остается идеальная резаная линия. Я не разбираюсь в этом, но вижу, насколько уверенно он двигается.

Поворот, еще один, снег разлетается пудрой, солнце бликует на защитных очках.

Я не могу оторваться, не могу даже моргнуть.

А потом он резко сходит с трассы.

Дрон чуть взмывает вверх, показывая обрыв. Сноубордист не тормозит. Он летит в пропасть и в последнюю секунду делает четкий, идеально выверенный переворот.

Куртка на секунду задирается, обнажает полоску обнаженной кожи на животе.

Раз. Два. Приземление.

Я понимаю, что не могу дышать. В груди тихо… тихо…

А потом — взрыв, и сердце буквально тараном в ребра как дурное.

Пальцы судорожно стискивают телефон.

Видео не останавливается.

Фигура замедляется, останавливается у края. Рука тянется к застежке шлема, резким движением он снимает его, следом — балаклаву.

Его лицо.

Подсвеченное солнцем, разгоряченное. Влажные ресницы склеились длинными иголками, волосы прилипли ко лбу. Авдеев не улыбается, он смеется — широко, искренне, с бешеным блеском в глазах. Они сейчас какие-то абсолютно нереально синие, ярче неба у него над головой.

— Ну что, Барби? — ерошит волосы. — Точно не я?

Дыхание сбитое.

Как после секса.

Господи, помоги, и мое собственное — такое же, сорванное, как будто я заразилась его адреналином.

Я смотрю на экран и не знаю, что ответить. Что написать?

Горло пересыхает. Набираю одно слово, стираю. Другое — снова удаляю.

Снова смотрю видео и в тот момент, когда взгляд фиксируется на его улыбке — как последняя трусиха бросаю телефон на диван. Сжимаю пальцы в замок.

Черт, нет.

Нет, Крис, нет!

Внутри меня все сбоит.

Глубокий вдох. Медленный выдох.

Не помогает. Ни черта не помогает.

Я только что совсем неосознанно захотела принадлежать этому мужчине. Вдруг, ни с того ни с сего. Как будто что-то внутри меня сломалось, перепаялось, переключилось.

Настроилось.

На него.

На этого проклятого мудака!

Я никогда не позволяла себе думать о том, чтобы добровольно отдать кому-то власть над собой. Это опасно. Это делает слабой. Это, черт подери, рано или поздно тебя уничтожит!

Я не буду принадлежать никому. Тем более — проклятому Авдееву.

Телефон начинает звонить. Я подкрадываюсь, вижу имя «Хентай» на экране и прикусываю большой палец.

Слишком долго смотрю на экран, замирая.

Сердце глухо стучит в ушах, пальцы подрагивают.

Я могу просто не брать трубку.

Могу смахнуть вызов и вернуть контроль.

Но что я делаю на самом деле?

Прикладываю телефон к уху.

— Ты долго, Барби, — говорит Авдеев сразу, без приветствия. Его голос чуть ниже, чем обычно, и это неправильное «ты» скользит по моим абсолютно наэлектризованным нервам. — Теряла сознание?

— Очень самоуверенно. — Отлично, спасибо, боженька, мой голос звучит спокойно и с легкой иронией. Но пальцы на вытянутой вперед руке продолжают предательски дрожать. — Никогда не понимала адреналинщиков.

— Это так по-взрослому — обесценивать чужие увлечения, — цокает языком Авдеев.

— А, так ты за отзывом звонишь?! — подчеркнуто вздыхаю и всплескиваю руками. — Нужна рецензия? «Авдеев катается как боженька»? Поздравляю, вот тебе твой трофей. В рамку повесишь?

— Забавно.

— Что вас так забавляет, Вадим Александрович?

— Так, фигня. — И уже расслабленно, разоблачающе, ведет: — У тебя голос дрожит, Барби. Губы покусываешь?

— Я не… — Взгляд ловит собственное отражение в хромированной дверце холодильника. А, черт!

Авдеев снова громко смеется.

Меня его проклятый заразительный бессовестный смех превращает в ванильную мороженку.

— Просто на минуту показалось, что ты разобьешь голову и мои планы на блестящий карьерный рост накроются медным тазом, — говорю, как мне кажется, логичную причину, почему мой голос может звучать нервно.

— Озвучишь каким образом в твоей карьере участвует моя голова?

— Собираюсь иметь тебе мозг, пока ты не сделаешь меня финансовым директором! — Это звучит так абсурдно, что сама же и фыркаю.