Твое имя - И Эстер

Поэтому проблема сегодняшнего культурного роста, по мнению Профессора Музыки, заключалась не в разрушении индивидуальности артиста, а в недостаточности этого разрушения. Это не ограничивалось искусством. Духовная пустота нашего потребления и разговоров, ежедневная пытка оправданием нашего этического мошенничества, постоянно усиливающееся стремление к любви, которое систематически ограничивает саму нашу способность к ней – среди этой безысходности как можно было не подумать, что решение состоит в том, чтобы спрятаться за стенами своего «я» и стать совершенно уникальным? Вот почему люди цеплялись за маркеры идентичности, как будто бы они отличались друг от друга, в то время как сам факт того, что для этого различия уже существовало название, означал, что оно является недостаточно разграничивающим. Нет, извращенная хитрость человеческого духа проявилась в подчинении разрушению всех категорий, погружению в безымянность, бездомность, небытие. Только тогда у человека появлялся шанс стать вездесущим.

Всю группу охватило странное беспокойство. К концу монолога глаза Сана стали стеклянными. Вернувшись в лифт, он нажал кнопку седьмого этажа.

Мы вышли из лифта и оказались в зале для репетиций. После тесноты библиотеки он был поразительно просторным, как будто специально для того, чтобы показать все, что парни могли делать только своими телами. Четыре стены были отделаны зеркальными панелями. Мы остались у лифта, а Сан пошел вперед и стал бродить по помещению, опустив голову. Бесконечные версии его самого в зеркалах погрузились в глубокие раздумья.

Вдруг он решительно повернулся к нам:

– Хорошо, что вы находитесь со мной в этой комнате. Правда в том, что мы с другими парнями давненько здесь не были. На нас обрушились странные импульсы. Мы покидаем «Полигон Плаза» и часами бродим по городу, прижимаясь ладонями к его горячему бетону. Мы жаждем истины, которую дает чувство легкости. Мы хотим бороться и желать, иметь любимые вещи. Мы хотим, чтобы тяжелый кулак мира надавил на каждого из нас и выкристаллизовал личность в бытие. Но все остается на расстоянии. Мы не знаем, как встретиться взглядом с незнакомцем на улице. Мы даже не знаем, как наслаждаться погодой. Мы – гвоздь, который постоянно выскальзывает из стены. Мы не можем оставаться вовлеченными. Утратив наш первобытный жизненный инстинкт, мы больше не ощущаем искусство.

Молодая женщина вышла из ступора и с негодованием уставилась на Сана. Как он смеет надоедать ей настолько, что она забывает удивляться его присутствию? По лицу Сана пробежала тень, когда он понял, что группа не в состоянии уловить важность его слов. Он повысил голос:

– Когда-то мы относились к идеям Профессора Музыки как к священному закону. Но теперь мы задаемся вопросом, не могла ли она ошибаться. Видите ли, мы слишком распылялись. Мы больше не знаем, как дотянуться до вас, потому что не знаем, с чего начать. Именно поэтому мы решили открыть «Полигон Плаза» для вас на следующие шесть дней. Вы можете посещать все этажи, кроме десятого, на который даже нам с парнями вход воспрещен. Перемещайтесь свободно, творите рядом с нами и подпитывайте нас топливом вашего опыта. Расскажите нам, кто вы такие. Расскажите нам, как вы живете. Все, чем вы с нами поделитесь, мы выразим в едином произведении искусства. Другие парни скоро присоединятся к нам. Винус с нетерпение ждет, когда сможет изучить ваши лица «как у греческой скульптуры», – говорил он. – И Меркьюри замолчал, чтобы приберечь свои слова для всего, что он должен сказать вам… В любом случае давайте отбросим почтительность и будем говорить свободно друг с другом. В конце концов, теперь мы равны в искусстве. Проходите, чувствуйте себя как дома.

Я сделала шаг назад, чувствуя себя так, словно на меня, таракана, упала тарелка лицевой стороной вниз. Послышался возбужденный полушепот, и несколько человек, казалось, были на грани тревожных слез. Но офисный работник оставался так же тверд, как всегда. Он отделился от группы и сделал шаг в направлении Сана.

– Я боялся, что до этого дойдет, – сказал он. – Я наблюдал за тобой весь последний год, только за тобой, мой мальчик. Ты прост, это прекрасная правда о твоем характере. Твои причудливые речи и снисходительные порывы – они причиняют мне боль своей фальшью. И теперь ты действительно покончил с собой. Почему бы нам не отойти в сторону и не поговорить о твоем будущем? Здесь тебе нужно быть осторожным. Не позволяй этим людям прикасаться к тебе своими грязными руками. Кто знает, они могут быть преступниками, проститутками, животными.

Я скрылась в лифте и нажала кнопку десятого этажа.

Я вошла в маленькую комнату с потрясающим видом. Комната была идентична по форме и размеру кабинке лифта, из которой я только что вышла; вместе они образовывали две половины пирамиды. Мне нужно было сделать всего несколько шагов, прежде чем я смогла прижаться лбом к нагретой солнцем стеклянной стене. Я стояла на вершине «Полигон Плаза».

Я смотрела на мир на километры вперед, и ничто из того, что я видела, не было прекрасным. Десятки жилых комплексов, все одинаковых размеров и одинакового оттенка серого, торчали из земли, как жесткие колючки волос. Я наблюдала с такой высоты, что здания, разбросанные по ландшафту четкими рядами, выглядели так, словно они стояли по моей команде. За этими зданиями находилась промышленная электростанция. На ней было три дымовые трубы. У их основания располагалась конструкция из строительных лесов, усеянных размытыми точками света. Как и в многоквартирных домах, там, несомненно, находились люди, но ни одного человека видно не было. Из каждой трубы поднимался столб дыма, который затем уплывал в сторону под действием собственного веса. Дым сгущался, темнел по цвету, приобретая четкие очертания. Он насыщался энергией. Единственным, что двигалось в пейзаже, был дым. И все же в его движении было что-то неживое, ему не хватало отчаянной борьбы за жизнь, а также непредсказуемой безжалостности, присущей природным циклам.

Я обвела взглядом жилые комплексы. Затем увидела, как что-то шевельнулось. С верхнего этажа здания высовывалась рука, лениво покачивающая запястьем. Почти сразу же, как я это увидела, рука перестала двигаться. Затем она исчезла. Я представила, как эта рука скользит от окна в темную комнату. Возможно, сейчас она мыла посуду или гладила рубашку. Я осознала, что внутри всех этих бастионов из металла и бетона сотни рук разжимались и сжимались, ударяли и задевали друг друга, показывали красивые жесты, подобно жестам танцоров. Но потом я представила, как эти здания разваливаются на части и извергают сотни рук, все они пытаются схватиться за что-нибудь, но не находят ничего, кроме воздуха.

Я оторвалась от стекла, воодушевленная уверенностью, что мы с Муном наконец-то оказались в одном месте – не в «Полигон Плаза», даже не в Сеуле, а в месте значительно больших масштабов, в неисчислимой сфере возможностей, где встречи между людьми были обволакивающими и сочными, как свежая мякоть персика. Я чувствовала, что он там, где-то на расстоянии, бродит по той же пустыне, что и я, такой же изгнанник без карты местности. Наконец-то я оказалась в нужном месте. Но это место, именно из-за того, что я была права, было самым пугающим, и в нем было легче заблудиться.

Я услышала, как позади меня открылся лифт. Я молча зашла в него.

Внутри кабины мужчина в черном костюме одновременно нажал верхнюю и нижнюю кнопки. Они дважды моргнули в загадочном согласии, затем лифт заскользил вниз, миновал вестибюль «Полигон Плаза» и погрузился под землю.

Я вышла в помещение настолько большое, что его отдаленных границ не было видно. Оно было разделено на громадные секции, каждая из которых освещалась висячей лампой. Между ними пролегали широкие полосы темноты. Я обнаружила, что стою внутри небольшого прямоугольника света, занятого только вешалкой для шляп, на которой висел черный кожаный плащ. Впереди я увидела Профессора Музыки. Она сидела за письменным столом в синем костюме, который был на пару размеров больше. У нее за спиной возвышались полки с книгами. Справа находилась освещенная секция с кроватью под балдахином, слева – кухня. Я поняла, что эта подземная комната была квартирой Профессора Музыки, в которой не было никаких стен. Она пригласительным жестом указала на стул по другую сторону своего стола. Я пересекла фойе и направилась в ее кабинет.