Физика любви - Артеева Юля

Першин прикладывает ладонь рупором ко рту и кричит мне:

– Яна, ты сегодня умничка! Как и всегда! Моя любимая девочка-волейболисточка!

И хоть от слова «волейболисточка» у меня сводит зубы, я приветливо ему улыбаюсь и машу рукой.

Наблюдать за Глебом в этот момент – сущее наслаждение.

Эти напряженные скулы, сдвинутые брови, пухлые губы поджаты. Не сдержавшись, фыркаю. Он смотрит на меня, и тень облегчения пробегает по его лицу:

– Ты это специально?

– Кто знает, – пожимаю плечами, – просто хотела кое-что проверить.

Глеб щурится и говорит:

– Ну посмотрим, кто кого.

И почему-то мне становится не по себе. Потому что, если говорить о нас с Глебом, то совершенно очевидно, кто из нас кролик, а кто удав.

В конце концов я отвлекаюсь и болтаю с Манковой, которая сидит справа от меня. Она рассказывает мне, что если сдаст все экзамены и поступит в универ, то выкрасит волосы в розовый и уедет на море.

Я смеюсь и говорю:

– Ага, не забудь вернуться к первому сентября.

Потом мы обсуждаем, куда она хочет поступать, и как там дела обстоят с волейбольными сборными. Света спрашивает, на кого я хочу учиться после школы, а потом сама себя обрывает:

– Нет, это скучно. Это мы потом обсудим. Сегодня давай без душных тем.

– Как скажешь. Как тебе Толя? – я приподнимаю брови, а она жутко смущается.

– Да ладно, так заметно, что он мне нравится?

И тут Глеб наклоняется ко мне и говорит:

– Ян, можно тебя на секунду?

– А?

Он задевает мою ногу под столом. Случайно? Сердце убыстряет свой темп.

– Я просто хотел спросить.

– Да?

Глеб придвигается ко мне еще ближе, касается пальцами одной руки моего колена, а вторую кладет мне на поясницу. Я выпрямляю спину. Он находит край футболки и скользит кончиками пальцев по моей коже. Вокруг заканчивается кислород. Все, о чем я могу думать, это он. Смотрю в голубые глаза и быстро облизываю пересохшие губы. Тогда Янковский тянется за моим телефоном, находит приложение, которое связано с электронными часами на моей руке и открывает сводку пульса. Предательские часы фиксируют показатели каждые пять минут. Я моргаю, пытаясь разобрать цифры. Глеб все еще рисует узоры на моей спине. Соберись, Яна!

Вот я болтаю со Светой, и часы фиксируют 75, 77. А это он уже заставил мое сердце собирать вещички и бежать к мексиканской границе – 110, 115.

– Просто хотел кое-что проверить, – тянет Глеб самодовольно.

– Это от отвращения, – шиплю я и грубо сбрасываю с себя его руки, – какая же ты скотина.

Я вскакиваю с места и, не дожидаясь, когда кто-то подвинется, перелезаю через спинку диванчика. Мне нужно умыться. Или спрятаться за унитазом, я пока еще не решила.

Глава 23

ГЛЕБ

И вот я снова вывел ее из себя. Браво. Я маниакально ищу подтверждения того, что интересен ей. Именно я, а не мой друг, а когда нахожу, не знаю, что с ними делать. Потому что у меня из головы не выходит, что я вор. Что было бы, если бы Ян увидел ее учебник? Были бы они сейчас вместе? У него не было выбора, да и у нее тоже. Не могу отделаться от ощущения, что все это нечестно.

Яны нет уже достаточно долго, и я не единственный, кто это замечает. Вадос выдыхает дым, передает другу кальян и улыбается мне сквозь белые клубы. Думаю, эту улыбку он репетировал перед зеркалом и отточил ее до автоматизма. Но я не девчонка, на меня это не действует. Чую, что это дурное предзнаменование, и потому весь напрягаюсь.

Он поднимается и движется в сторону туалета. В «Котах» они общие, один предбанник и две кабинки, и я думаю, что он не просто отлить решил. Я перепрыгиваю через спинку дивана и в два шага оказываюсь перед ним.

– Привет, Глеб.

– Здоровались, – бросаю я.

– А чего ты подорвался? Разве не поприветствовать старого друга?

– Не скалься, мне твои улыбки до фонаря.

Он понижает голос, и я наконец вижу его настоящего:

– Свали с дороги, Янковский.

– Только тронь ее, и будешь зубы по всему бару собирать.

Вадос издевательски смеется. Его можно понять, он сейчас выше меня и весь состоит из литых мышц. Но я уже делал это и готов повторить. К тому же во мне клокочет бешеная ярость.

Чувствую, как кто-то касается своим плечом моего. Конечно, это Ян. Издалека распознал напряженную беседу и, как всегда, пришел на помощь.

Першин удовлетворенно улыбается:

– Значит, я не ошибся. Как же ты за нее трясешься.

– Парни, давайте без конфликтов, – примирительно говорит Ян.

– Тогда угомони своего пса.

Из друга мигом вышибает всю доброжелательность:

– Вадос, лучше заткнись. И на девочек наших даже не смотри.

– А зачем мне все, мне нужна только одна, – хмыкает Першин.

Я почти готов броситься на него, но из уборной выходит Яна и обводит нас настороженным взглядом.

Вадос меняется за секунду. Расцветает фирменной улыбкой и раскидывает руки в стороны:

– Яночка! Пойдем к нам за стол? Эти двое такие душнилы.

Она подходит своей танцующей походкой, становится передо мной, прислоняется спиной ко мне так, что я чувствую ее лопатки, и говорит:

– Ой, Вадик, ты так прав! Вы такие весельчаки, а они душнилы! Но это же мои душнилы.

Барышев прыскает от смеха у меня над ухом, и я не могу удержаться от улыбки. Яна четко сняла интонацию Першина.

Тогда мы втроем, не дожидаясь его реакции, поворачиваемся и уходим. И только уже сидя за столом, я понимаю, что так она меня успокаивала, своим касанием. Может осознанно, а может интуитивно. Эта девочка не перестает меня удивлять.

Мы снова в своей компании, но Яна сидит хмурая, да и у меня остался осадок, так что даже простодушный Попов не веселит меня так, как обычно. Когда в 22.30 Петрова начинает собираться домой, я чувствую облегчение:

– Я тебя провожу.

– Надо спрашивать, Янковский. Я тебя провожу? Видишь? Это называется вопросительная интонация, – сообщает она назидательным тоном.

Я только хмыкаю:

– Зачем мне спрашивать, если я все равно пойду тебя провожать?

Яна закатывает глаза, но ничего не отвечает. Долго со всеми прощается, целует девчонок, обнимается с парнями, принимает комплименты за сегодняшнюю игру. В конце концов не выдерживаю, отрываю от нее Кузнецова и увожу на выход.

– Да что ты за человек такой? – возмущается она.

– Тот, у которого есть часы. Тебе надо быть дома к одиннадцати, я твоей маме обещал.

И это, кстати, сущая правда. Я всегда болтаю с ее мамой в столовой, и она от меня в восторге. Она спрашивала, куда мы ходим после игр, и может ли она быть спокойна за Яну. Пришлось поручиться. Хотя, конечно, мне это только на руку.

Я засматриваюсь на Яну. Она погружена в свои мысли и едва заметно хмурится. Обожаю эти отголоски эмоций на ее лице, как будто я могу подсмотреть, о чем она думает. Петрова шмыгает носом, и я спрашиваю:

– Замерзла?

– Да, потому что со мной рядом мальчик с ледяным сердцем.

– Перестань ершиться, я просто спросил.

– Замерзла.

– А чего без шапки? Ты же говорила, без нее можно мозги застудить.

Она смотрит недоверчиво:

– Ты помнишь?

– Я запоминаю все ценные советы.

– Весна уже. Можно и без шапки, – ворчит она, а потом вдруг просит, – расскажи, почему ты так не любишь Вадима.

Я морщусь.

Нехотя говорю:

– Я не очень люблю эту историю.

– Будем не любить ее вместе.

И ее искренность что-то топит внутри меня. Я начинаю говорить быстро, чтобы не передумать.

– Это было пару лет назад, мне лет пятнадцать, а Алине, получается, двенадцать было. Самое начало ее лютого переходного возраста. Она влюбилась в Першина, бегала с подружками за ним, как хвостик, его это очень забавляло. В итоге он попросил у нее фотографии. Можешь догадаться, какого содержания. Алина их сделала и ему отправила. Он, конечно, только посмеялся и показал друзьям. У нас с сестрой напряженные отношения, мы не близки, но такое стерпеть сложно. Было ощущение, что я должен ее как-то защитить. Она так рыдала дома, просто сопли пузырями, сердце разрывалось. Ну, я взял Яна и пошел к их школе, они там постоянно раньше тусовались. Дрались сначала вроде как по-пацански, один на один. Закончилось все месивом, конечно. Нас с Барышевым так отделали, мама не горюй. Родители нас вдвоем в травмпункт возили. Хотя я Вадосу лицо прилично разбил, и зуб ему сколол. Его родаки хотели даже заявление писать, но обошлось без проблем, потому что мой отец как-то все разрулил. Наверное, напомнил, сколько дают за детскую порнографию.