Кража в особо крупных чувствах (СИ) - Волкова Дарья

А вечером был секс – горячий, страстный. Эля потом ему смущенно прошептала, что после средне-острого супчика у Петра был особенно горячий язык. Ну, ей так показалось. Да и ему она вся казалась невероятно горячей и очень-очень страстной.

Наверное, и в самом деле в паназиатской кухне дело. Надо будет туда еще раз сходить.

А в воскресенье они ездили гулять в парк, воспользовавшись хорошей погодой. А потом Петр, оценив, какой урон съестным припасам он нанес, затащил Элю в гипермаркет за продуктами и там набрал столько, что в машине все заднее сидение пакетами завалили.

И уже под вечер, ставя на завтра будильник на несусветную рань, чтобы успеть заехать перед службой домой и переодеться, Петр думал о том, что следующие выходные надо спланировать тщательнее. И таки привезти к Эле какой-нибудь запасной одежды и белья. Ну и бритву тоже, наверное.

– Ты приедешь ко мне сегодня?

Они провели вместе уже двое выходных подряд. И им обоим – и Петру, и Эле, это ужасно понравилось. Но в будние дни они не встречались. У Петра часто задержки на работе, Эля пропадает днями в мастерской, у нее какой-то срочный проект. Поэтому такой звонок в понедельник Петра насторожил. Как и ее голос – слишком ровный. Без эмоций. Для Эли это вообще не характерно.

– Если надо – приеду. Что-то случилось?

– Ну… – она вдруг закашлялась.

– Поварницын объявился?

– Нет, – ее ответ прозвучал неожиданно резко. – Просто мне нужно с тобой поговорить. И не по телефону.

– Понял. Приеду.

Петр не сразу смог переключиться с этого короткого телефонного разговора на работу. Что у Эли случилось? Что-то явно случилось, он это по голосу почувствовал. Если это не Поварницын, то что? Или кто? Версий не было. Поначалу не было. А потом неожиданная мысль огорошила его так, что Петр сначала замер, а потом подскочил, подошел к окну – и замер уже там, засунув руки в карманы штанов и глядя за окно. Только ни хрена он там, за окном, не видел.

А если… если Эля беременна? И именно об этом хочет с ним поговорить? Именно поэтому ее голос звучал так скованно? Петр не понимал, как именно и почему такое предположение у него появилось, но оно имело под собой основания! Потому что самый первый раз, когда он эмпирическим путем выяснил, что Эля был уникального сорта вдовой – вот тот первый раз у них был без защиты. Потому что в тот раз Петр не планировал секс, он вообще на службе был! А Эля… Эля не подумала. Впрочем, подумать-то должен был он, хотя бы о прерванном – потому что опытнее. И потому что мужчина. А он не подумал.

Зато теперь ему представилась такая возможность. Думай, Петр Тихонович, думай. Пока голова не треснет.

Эля беременна. Эля беременна. Эля беременна. Он долго крутил эту мысль так и эдак, просто повторяя эту фразу, пока, наконец, в голове не появилось хоть что-то, отличное от этой фразы. Да, это возможно. И что дальше?

А дальше все складывалось как-то просто, но по заковыристой спирали. Первая мысль почему-то: «Вот родители обрадуются». А потом замелькали картинки: совместные завтраки, утро, когда он просыпается, а на его груди женская ладонь, пухлощекий младенец, про которого Петр совершенно не понимал, кто он – мальчик или девочка, и почему-то рыжий кот. Но самое поразительное было то, что во всей этой пестрой круговерти не было ни паники, ни неприятия. Немного свербело где-то, что жизнь его круто при этом изменится. Но эти перемены воспринимались как нечто неизбежное. Ну, как окончание школы или университета – все, данный этап жизни закончился, теперь ты не школьник или не студент. Нравится тебе это или не нравится – так устроена жизнь. Давай, шагай в новый ее этап.

Петр тряхнул головой. По всему так выходило, что он к этому этапу жизни… готов? Он еще раз тряхнул головой и в попытке вразумления или отрезвления собственной персоны попытался представить себя с младенцем на руках. Фантазия всегда была у Петра слабым местом, и представить не получилось. Зато получилось представить Элю с животом – так отчетливо, что Петр вздрогнул и в третий раз тряхнул головой. Именно на этом месте его размышления прервал Кораблев.

– Петр Тихонович, Макаров завтра обещал сдаться!

– Это хорошо, – Петр медленно вернулся на свое место.

– А зачем это вы такой задумчивый? – жизнерадостно отозвался Арсений. – Новые данные какие появились?

Петр так же медленно кивнул.

– А расскажите!

Петр посмотрел на помощника, словно видел в первый раз.

– Чуть позже. Мне надо все… перепроверить.

– Что случилось?

Эля не торопилась с ответом, а Петр сканировал ее внешний вид. Взволнована. Кажется, не плакала. Но определённо взволнована. Что же случилось?!

– Петя… – она судорожно вздохнула. – Мне позвонили… сказали... бывшие коллеги Валентина Самуиловича были на кладбище и сказали… что его могилу вскрывали. И что это сделано было… вами.

Петр не сдержал шумного вздоха. Эксгумация. Твою мать, Эля всего лишь узнала об эксгумации. Господи, а он уже такого надумать успел!

– Ну да. Нами.

– Зачем?! – выкрикнула Эля. – Зачем вскрывать… раскапывать… беспокоить место, где… где покоится тело… Зачем?! Это же вандализм!

Она уткнулась лицом в ладони и зарыдала.

Час от часу не легче! Петр привлек Элю к себе – слава богу, она сопротивляться не стала, рыдала, уткнувшись носом ему в грудь, и повторяла ему только одно слово: «Зачем?!». А Пётр гладил ее по вздрагивающей тонкой спине.

Зачем… Да как объяснить – зачем? Петр вдруг понял, что это для него эксгумация – один из рабочих инструментов. А для Эли… как и для любого обычного человека – это и в самом дел что-то из ряда вон выходящее: когда люди раскапывают могилу и вскрывают гроб. А в случае Эле речь идет еще и о достаточно близком человеке.

Ну а что Петру делать было, если надо?!

Эля затихла, но еще тихонько вздрагивала.

– Эля… – Петр снова провел ладонь по спине – от шеи до поясницы. – Эля, это не вандализм. Это было необходимо для расследования.

– Но зачем?! – она подняла на него заплаканные глаза.

– Я не имею права тебе этого сказать, – ответил Петр как мог мягко. – Существует тайна следствия. Но прошу тебя, поверь – это было сделано исключительно из необходимости. Если бы я знал, что ты на это так отреагируешь, я бы… – он не договорил. Что, не стал бы выполнять необходимых следственных действий? Ответа у Петра, как ни странно, не было.

Эля перестала вздрагивать, прижалась щекой к его груди, глубоко вздохнула.

– Скажи, а ты… ну, это делал сам? В смысле, там, на кладбище… – она не смогла договорить, лишь сильнее прижалась.

– Конечно, нет. Для этого существуют специальные люди.

Она еще раз вздохнула.

– А я как представила… что ты там сам… с лопатой... и гроб… и… Мне стало страшно, Петь… – она снова всхлипнула и задрожала.

– Тихо-тихо, все хорошо, – его руки непрерывным транзитом двигались по ее спине. – Все в порядке. Не бойся. Я рядом, – прижал ее к себе как мог плотно и прошептал на ухо: – Ничего не бойся, хорошая моя.

Они стояли какое-то время, молча обнявшись. Но сказанные им слова звучали – и в нем, и в ней.

Наконец Эля разжала руки и отступила. Оттерла щеки.

– Ты останешься на ужин?

– И не только на ужин.

– А… ну… – в Элине вдруг появилась какая-то новая растерянность. Пополам со смущением. – Я не думаю, что… – она запнулась и замолчала.

– Ты собираешься меня выставить за дверь после ужина?

– Я… нет… не… – Петр решительно не понимал смущения Эли. А она окончательно порозовела и выпалила: – У меня эти дни!

Эти дни. Какая прелесть. Петр прекрасно знал, как эти дни называются на самом деле, равно как знал и другие точные медицинские названия женской анатомии и физиологии. Но пусть будут эти дни. Значит… значит тренировал фантазию он совершенно зря. Ну, может, так и к лучшему. Наверное.

– Тогда точно никуда не уйду, – Петр решительно потянул вниз «молнию» на куртке. – Хотя… За шоколадкой могу сгонять.