Татьяна Маркина - Он пресытил меня горечью, или Так тоже можно жить
— А я же об стол, — весело крикнула Анжела.
На кухню пришла Люда, ей надоело сидеть одной в комнате. Таня поставила ребенка на пол.
— Будешь пить? — спросила она Люды.
— Откуда «Пепси», где купила?
— Там уже нет.
— Тогда наливай.
Таня разлила гостьям напиток.
— А себе? — спросила Люда.
— Мне пока лучше воздержаться от газированной воды.
— Ну да, конечно. А мы тебе пирожков принесли, вчера напекли, с картошкой, капустой и курагой. Тебе можно?
Таня пожала плечами.
— Анжела, принеси мне сумку из комнаты, — попросила мать, — сейчас положим их в холодильник, а вечером поешь. Тань, я ничего не поняла про Ольгу. Ей же, как и тебе, в августе на работу выходить — практику вести.
Таня пересказала содержимое Олиного письма.
— Это даже к лучшему, что Ольга решила бросить школу, — заключила Люда.
— Да, конечно, — кивнула Таня, вспомнив, как решимость Ольги начать новую жизнь в школе, разбилась о равнодушие учеников и собственное же нетерпение. Она желала видеть результаты своих усилий уже завтра, а лучше — сегодня.
— Школа все-таки не для нее, — продолжала Люда. — Зачем терять еще два года. Жаль, конечно, что ее не уволили по-хорошему. На госпредприятии она без трудовой вряд ли устроится.
— Но как же ее могли уволить, если она не отработала три года?
— Все могли, если бы захотели. Только не в этом гадюшнике. Ты этого, наверное, еще не поняла, но скоро увидишь, куда попала. И наша школа ничем не отличается от других, везде такая же грызня. Видимо играет роль специфика профессии. Ведь все привыкли руководить, командовать. И к тому же от учителя требуется непогрешимость еще в моральном отношении. Воспитывая других, он должен быть чист как стеклышко. Стоит кому-то оступится — заклюют.
Анжела давно ушла в комнату, Таня дала ей бумагу и карандаши для рисования, а девушки долго еще сидели на кухне. Людмила что-то сегодня разговорилась. А Таня, внимая ей, все время прислушивалась к себе, может хоть на минуту отпустит боль, выйдет заноза из сердца, но тщетно. Таня молила, чтобы Людмила скорей ушла. Она боялась, что может прийти Максим, и Люда с ним встретится. Никогда, никому она не расскажет, что с ней произошло — это ее стыд, ее позор, ее боль, ее тайна. Как ни тяжело ей было одной наедине со своими мыслями, рядом с людьми было еще хуже. Делать вид, что ей интересно, о чем они говорят, чем живут, в то время, когда просто тяжело их видеть, потому что у них все хорошо.
Наконец Людмила собралась уходить. Таня проводила гостей и продолжила свою работу. Она домыла окна, почистила раковину, унитаз, вымыла полы и под вечер устала так, что не было никаких сомнений, что она уснет сразу же, как только прикоснется к подушке. За весь день она съела один пирожок, и, не поужинав, легла спать в начале десятого.
Засыпая, она вспомнила, что у нее не заперта входная дверь — уже вечером она выходила выбрасывать мусор в контейнер во дворе, и оставила замок на предохранителе, потому что не брала ключ. А, вернувшись назад, забыла опустить «собачку» на замке. «Бог с ним, с замком», — вяло подумала Таня. Она медленно погружалась в спасительный сон, и вдруг словно разбилась о твердое дно глубокого колодца — это звонок в дверь заставил бешено стучать ее сердце. Пока она выкарабкивалась из темного колодца подсознания, снова позвонили. «Я уже сплю, — сказала она себе, — открывать не буду». В дверь продолжали звонить. «Ну что за люди! Ведь открыто же!» Она продолжала лежать. «Я сплю. Если кто-то сильно хочет попасть сюда, ему достаточно просто толкнуть дверь. А еще у некоторых есть шпильки». Звонки не прекращались. «Неужели придется вставать?» — морщилась Таня. «Ладно, пусть позвонят еще пять раз, и если не уйдут, то пойду открывать». До пяти сосчитать не удалось. Звонок верещал непрерывно — гость не убирал палец с кнопки. Но как только Таня собралась вставать, наступила тишина. А потом дверь с шумом распахнулась, и кто-то влетел в квартиру, видимо, рассчитывая высадить дверь плечом. Таня прыснула в подушку — жаль, она не видела выражения лица гостя. Удивительно, что она еще не потеряла способность смеяться.
В комнату вошел обеспокоенный Максим. Подойдя к кровати, он спросил:
— Что случилось? Что с тобой?
— Ничего.
— А почему ты лежишь?
— Сплю.
— Спишь? Так рано? Еще только пол десятого.
— Для меня в самый раз.
— Опять водку пила? — с подозрением посмотрел на нее Максим.
— Нет.
Максим не поверил:
— Дыхни, — он склонился над подушкой.
— Вот еще, — фыркнула Таня.
Максиму этого было достаточно — он убедился в свежести ее дыхания.
— А почему мне дверь не открыла?
— Зачем, если она и так была открыта?
— Но почему?
— А я теперь не буду запираться. От тебя никакие замки не спасут, а больше мне боятся некого.
Таня сама не знала, зачем это сказала, она вовсе не собиралась держать дверь открытой все время.
— А если в квартиру заберется вор или пьяный по ошибке?
— Ну и что, я теперь ничего не боюсь, хуже уже ничего не бывает. Так что запираться ни к чему. Вот еще, ломать ноги потом — бегать тебе дверь открывать. Больно надо. Ты-то что беспокоишься? У тебя же, наверное, все местные воры в подчинении, скажи им, чтоб обходили эту квартиру стороной.
— Ты ничего не понимаешь, и не лезь не в свое дело.
— Я никуда не лезу, ты сам меня затащил. Я по уши вляпалась в это.
Она удивилась, как легко это произнесла. Она думала, что больше не сможет разговаривать с Максимом, глядя ему в глаза, да еще ничем не подкрепившись из спиртного. А сейчас она спокойно говорила с ним, да еще возражала. Хотя очень неудобно лежа разговаривать с человеком, который стоит над тобой. А встать она тоже не могла, коротенькая ночная сорочка после многочисленных стирок стала блеклой и вылинявшей — она стеснялась.
— Ладно, не психуй. Все было бы нормально, если бы ты вела себя умнее. Ты хоть сегодня вставала? Я как вчера ушел — ты спала, сегодня прихожу — ты лежишь на том же месте.
— А на каком же мне еще лежать? — правда, они договаривались с Ольгой, что на второй год поменяются — Ольга будет спать на кровати, а Таня вместо нее на диване. Но теперь, кровать останется за ней.
И еще Таня обиделась. Неужели не видно, что она весь день прибиралась — в квартире все блестит.
— И, наверное, ничего не ела?
— Я не хочу, — ну надо же какой заботливый.
— Ясно.
