Анна Дэвис - Королева туфель
— И вы все будете жить в Америке?
— Возможно.
— Думаю, мне понравилось бы жить в Америке, — воскликнула Женевьева. — Я поселилась бы в фургоне, какие показывают в фильмах, а мой муж был бы шерифом. А вы не шериф, мистер Слэттери?
По пути в дамскую комнату Женевьева незаметно бросила взгляд через плечо на мать и того мужчину. Они беззаботно смеялись, как старые друзья. Леди Тикстед казалась помолодевшей. А что касается мистера Слэттери, он вполне мог оказаться шерифом. Или кинозвездой. Женевьева никогда раньше не встречала такого красивого мужчины. И ее мать, кажется, тоже.
— Вы сочтете меня ужасно невежественной. — Мать повысила голос. — Я не могу вспомнить, когда в последний раз читала книгу. Журналы — да, но книги…
Женевьева относилась к тем детям, которые постоянно загадывают желания. Она загадывала их, задувая свечи на свои дни рождения, бросала монеты в фонтаны и колодцы, мечтала о сокровенном, когда выпадали молочные зубы.
— Что ж, вам следует прочесть эту книгу, — заявил мистер Слэттери. — Даже если вы никогда не прочтете ничего другого.
Теперь, стоя в новеньких восхитительных туфлях и наблюдая, как мать смеется в обществе красивого незнакомого американца, Женевьева вдруг подумала, что никогда в ее жизни не было столь замечательного дня. Она закрыла глаза, поджала пальцы в глубине новых туфелек Мери Джейн и загадала желание.
Кроме них двоих в кафе с зелеными стенами не осталось других посетителей. Антон, официант с впалой грудью и меланхоличными усиками, собирал стулья и подметал пол. Время от времени он поглядывал на часы, висящие над барной стойкой, и вздыхал. Вздохи были исключительно громкими, но парочка, сидящая за столиком у окна, или не слышала их, или им просто не было до них никакого дела.
— Итак, этот мистер Слэттери… Он был любовником вашей матери? — спросил Закари.
— Я не знаю. — Женевьева водила пальцем по рассыпанным на столе сахарным крупинкам. — Они могли быть просто друзьями. Возможно, в тот день они вообще только познакомились. Но их влекло друг к другу, в этом я не сомневаюсь. Ну а что касается всего остального… ведь мне было всего девять лет.
— Неужели вы действительно думаете, что такая красивая женщина, как ваша мать, и такой мужчина, как он, могли остаться «просто друзьями»?
— Ну, если все рассматривать с такой точки зрения… — Она уперлась взглядом в веснушку у него на шее, не смея посмотреть ему в глаза. — Я надеюсь, что они все-таки стали любовниками. Мне бы хотелось думать, что она была счастлива, хотя и недолго. Моя мать была… есть… остается… очень несчастливой женщиной. Отец ужасный зануда. И к тому же задира…
В тот вечер, когда мы вернулись из Лондона, между ними произошла ссора. Я должна была лежать в постели, но услышала их голоса, пробралась на лестничную площадку и, свесившись с перил, пыталась разобрать, о чем они говорят. Все было ужасно. Я не могла расслышать слов, он орал на нее, она плакала и пронзительно что-то выкрикивала в ответ. Затем она вдруг замолчала, теперь кричал только он один. — Ее ногти царапали поверхность стола. — На следующее утро она не вышла к завтраку, целый день провела в своей комнате. Прием по случаю дня рождения пришлось отменить. Мама так никогда и не надела то прекрасное платье и атласные туфли.
— Вы думаете, ваш отец что-то узнал?
— Возможно. Когда мы возвращались из Лондона, она уже начала меняться. Превращаться в такую, какой всегда была. Мы вместе сели на заднее сиденье «даймлера», я видела, каким отчужденным делается ее лицо. Это все равно что наблюдать, как кто-то умирает. — Она глотнула коньяк. — В те времена мою мать окружали сплошные пустота и безмолвие. Холод и отчуждение. Она почти никогда не играла со мной и редко разговаривала. Я гримасничала и не слушалась, вытворяла все, что взбредет в голову, просто чтобы она заметила меня. Бывали моменты, когда она словно оживала. Несколько таких минут за все мое детство, вот и все. И тот единственный день в Лондоне.
Женевьева снова поднесла стакан к губам, но стакан был пуст.
— Сейчас она совсем другая. Мама привыкла прятаться в пустоте и безмолвии, но сейчас это пугает ее. Она заполняет пустоту непрестанной, бессмысленной болтовней, превратилась в сплошной комок нервов и пытается успокоиться при помощи алкоголя. — Неожиданно Женевьева нахмурилась и подняла на него глаза. — Но я ушла в сторону от темы своего рассказа. Я рассказывала о туфлях. О причине, по которой я так серьезно отношусь к туфлям.
— Ваши изумительные туфли Мери Джейн, купленные в тот чудесный день, когда мама была счастлива.
Теперь она пристально смотрела в его глаза, в его бездонные глаза.
— Ваше желание не сбылось, ведь так? — спросил он. — Ваша мать так и осталась несчастной, тот мужчина никогда не вернулся.
Туфли, обшитые шелковыми цветочными лепестками. Туфли, сотканные из обрывков мечты. Туфли, которые лопаются, словно мыльные пузыри, когда вы хотите прикоснуться к ним.
Его ладонь накрыла ее руку. Она вздрогнула от прикосновения и отдернула руку, в голове неожиданно всплыли мысли обо всей этой чепухе вроде «занятий любовью без любви». Она немедленно должна была вернуться домой.
— Простите, — сказал он. — Я не хотел…
— Все в порядке. — Женевьева положила руки на колени, нервно потерла ладони.
Закари кивнул официанту:
— Уже поздно. Нам пора идти.
Куда пора идти? — подумала она. Домой? Но вместо этого произнесла:
— Так как насчет моих туфель, мистер Закари?
— Приходите утром в магазин, — ответил он. — В одиннадцать.
Когда, наконец, Женевьева вернулась домой, в квартире было темно и тихо. Но в камине в гостиной все еще тлели красные угольки.
10
Ее наряд был рассчитан до мелочей. На этот раз она превзошла саму себя. Шифоновое платье от Поля Пуаре с шарфом из меха рыси. Ее изумительные, изготовленные на заказ лайковые туфли с завязками и витиеватым узором в виде аппликации на дубленой телячьей коже и остроконечными каблуками казались эфемерными. Дизайнер, некий Уилфред Харгривз из Лондона, отличавшийся флегматичностью и абсолютным безразличием к славе в мире моды, не сможет представлять ощутимой угрозы самолюбию Закари и заставить его возмущаться. Словно в качестве компенсации за неяркие туфли, Женевьева была усыпана бриллиантами, камни яркими каплями сверкали на ее пальцах, в ушах, на запястьях, на шее.
Роберт оторвался от утренней газеты, чтобы взглянуть на жену, когда она вышла в холл и встала перед зеркалом, поправляя шарф; забывшись на мгновение, он громко присвистнул.
