Анна Дэвис - Королева туфель
Что-то всколыхнулось в памяти Женевьевы, ее охватила какая-то странная печаль. Какое-то забытое воспоминание поднялось со дна души.
— Месье! — Женевьева постучала в стекло. — Разворачивайтесь, пожалуйста.
— Вы передумали ехать на рю де Лота? — раздался снаружи хриплый голос.
— Да. Пока да.
Женевьева вышла на Вандомской площади и расплатилась с шофером. Она прошла через восьмиконечную площадь, глядя на печально известную колонну. Первоначально на ее месте возвышалась статуя короля-солнца, Людовика XIV, но затем ее снесли и заменили колонной, отлитой из 1250 русских и австрийских пушек в честь празднования побед Наполеона. Затем она снова была снесена и позднее переделана в точную копию своего последнего воплощения. Из номера Женевьевы в отеле «Ритц» открывался замечательный вид на колонну, как раз через дорогу, за министерством юстиции. В свое время она славно повеселилась в «Ритце». Здесь Женевьева впервые встретилась с Лулу, как-то поздно вечером, в баре. Лулу заявилась босиком, ведя за собой на поводке черную пантеру. Она принесла миску и просила официанта наполнить ее водой для ее «подружки». Когда официант занервничал, Женевьева подошла к ней и наполнила миску шампанским из своей бутылки, к явному удовольствию «черной подружки», которая тут же все вылакала. Женевьеве ничего не оставалось, как еще раз наполнить миску до краев. Она пробормотала: «А у вашей пантеры дорогостоящие привычки».
— Совершенно верно, — откликнулась Лулу. — Именно поэтому мы так хорошо ладим. Мы могли бы быть с ней сестрами. У нас одинаковые, черные как смоль, волосы, сердитые глаза и одна манера разрешать проблемы с капризными мужчинами.
В следующий раз Лулу появилась в баре отеля «Ритц» через несколько вечеров, подошла прямо к столику Женевьевы и тепло поприветствовала ее по имени, будто они уже стали добрыми друзьями. Она не помнила о пантере.
— Должно быть, я одолжила ее у кого-то из знакомых, — рассеянно призналась новая знакомая.
Женевьева восхищалась непредсказуемостью и легкостью подруги. Никогда нельзя было предвидеть, что она скажет или сделает в следующую минуту, особенно когда бывала пьяна. И все же их дружба была продиктована определенными нуждами. У Лулу было множество друзей, но большинство из них оказались ненадежны и изменчивы, как погода. Ей нужен был кто-то преданный, человек, на которого можно во всем положиться. Кто-то, кому она могла бы довериться. Кто-то, кому не нужен ее портрет, кто не станет использовать ее, преследовать цель переспать с ней, кто не предаст ее, не посмеется над ней. А Женевьева искала того человека, который введет ее в круг парижской богемы, распахнет перед ней двери в огромный и удивительный мир.
Женевьева проходила мимо старинных величественных домов с изящными фасадами, переживших не одно поколение владельцев, населенных бесчисленными сонмами привидений. Большинство принадлежало сейчас модным модельерам, парфюмерам и ювелирам, а те несколько особняков, которые по-прежнему оставались частными резиденциями, стали пристанищем хирургов с сомнительной репутацией, гребущих деньги лопатой, известных астрологов и странных пожилых дам из прошлого века, компанию которым составляли их кошки и бесчисленные воспоминания.
Женевьева шла вперед, затем свернула на рю де ла Пэ и прошла по аккуратному переходу, который не бросался в глаза многочисленным туристам и покупателям, которые в основном собирались у домов моды на улице. Этот проход вел в маленький внутренний дворик, высокие стены которого были увиты плющом и другими ползучими растениями, они шелестели, словно перешептывались между собой, колыхаемые ночным ветерком. О существовании этого дворика Женевьева узнала всего несколько дней назад.
Стоя перед магазинчиком Закари, она внимательно разглядывала растянутую, манящую вывеску, затем заглянула в окно, стараясь увидеть хоть что-нибудь сквозь маленькие щели между пурпурными бархатными занавесками. Внутри царил полный мрак, что, впрочем, не удивило ее, ведь было почти десять часов вечера.
Наклонившись, Женевьева принялась всматриваться в маленькое подвальное окошко и вдруг обнаружила, что внутри горит тусклый свет. Она немного смогла разглядеть, только высокие спинки сидений, краешек рабочей скамьи, очертания инструментов. Напряженно прислушиваясь, уловила доносящиеся из глубины подвала приятные звуки скрипки, очевидно, играл патефон. Неясный силуэт медленно передвигался по комнате, время от времени присаживался на скамейку.
Женевьева прекрасно знала, что у нее великолепные ножки, красивые, округлые икры и изящные, словно точеные, лодыжки. У нее были маленькие ступни и высокий подъем (ей много раз намекали, что с таким подъемом она могла бы стать танцовщицей), а пальчики одинакового размера и привлекательной правильной формы, в нежном изгибе перебегали от большого к самому маленькому. Она всегда носила чулки из тончайшего шелка, и сегодняшний день не стал исключением — элегантные чулки только подчеркивали изящество ее ног. На ней по-прежнему красовались туфли из змеиной кожи от Себастьяна Йорка, и она почти слышала, как эти змеи восхищенно шипят, восторгаясь ее находчивостью, когда она вплотную приблизилась к железной решетке, закрывающей крошечное подвальное окошко. Закари выбирал своих клиентов, как простые смертные выбирают фрукты, нечто подобное она слышала о нем от других. Ему должен был нравиться вид их ног. Ну что ж, ни один истинный ценитель не сумеет устоять перед такими ножками…
Какое-то время Женевьева просто стояла перед окном, демонстрируя красивые ножки в изумительных туфельках, затем неторопливо прошлась взад-вперед. Вечерело, становилось холодно, она плотнее укутала шею в лисье боа, чувствуя стыд и молясь про себя, чтобы никто не наблюдал за ней из какого-нибудь скрытого занавеской окна в одном из соседних зданий. Потом прошлась еще, гадая, когда же Закари, наконец, заметит ее.
Женевьева ходила и ходила перед окном, спокойно считая про себя, постукивая каблуками по железной решетке, издавая резкий звенящий звук, такой, чтобы мастер мог услышать его из своей комнаты. Все, что угодно, лишь бы заставить его выглянуть в окно.
Она думала о Роберте, который уже наверняка вернулся домой со своего ужина и удивлялся, куда она пропала, а возможно, муж уже отчаялся ее дождаться и отправился спать. Затем ее мысли занял отец. В последнем письме мать написала, что ему нездоровится. У него разыгрался жесточайший бронхит, он почти три недели провел в постели. Мать, очевидно, надеялась, что дочь приедет навестить родителей, но при одной мысли о молчаливом доме и его несчастных обитателях ее начинала бить дрожь. Вполне возможно, это всего лишь уловка, чтобы заманить ее домой. Это так похоже на мать. Если бы отец действительно серьезно заболел, кто-нибудь позвонил бы, скорее всего, вечный ангел-хранитель их семьи, доктор Петерс. Леди Тикстед вела себя очень странно в том, что касалось недомогания отца, и исписала целую страницу, беспричинно беспокоясь о здоровье самой Женевьевы. Это волнение приводило ее в ярость, она ясно слышала ноющий голос матери, видела ее скрещенные руки. «Со мной все в порядке, — написала она в ответном письме. — Со мной ничего не произошло. — А затем: — Передайте папе, что я его очень люблю. Надеюсь, он скоро поправится».
