Эмили Гиффин - Суть дела
— Вы не голодны? — спрашивает врач, когда они идут мимо стойки с пирожными и закусками.
Вэлери качает головой: она давно уже забыла, что такое чувство голода. За две недели она потеряла фунтов десять, превратившись из худощавой в очень худую, — тазовые кости выпирают острыми углами.
Они подходят к кассам, но когда Вэлери достает кошелек, доктор Руссо говорит:
— Я заплачу.
Она не возражает, не желая поднимать шум из-за чашки кофе стоимостью восемьдесят центов. Лишь невозмутимо благодарит его, пока, взяв сдачу, он ведет ее в маленькую кабинку в дальнем углу кафетерия, где она уже много раз сидела, но всегда одна.
— Итак, — говорит доктор Руссо, садясь и делая глоток кофе. — Как вы, держитесь?
Она садится строго напротив него и отвечает, что чувствует себя прекрасно, на мгновение поверив этому.
— Я знаю, это нелегко, — говорит доктор Руссо. — И должен вам сказать... я действительно считаю, что Чарли быстро идет на поправку. И в значительной мере, думаю, благодаря своей матери.
Краснея, Вэлери произносит:
— Больница чудесная. Все здесь чудесные.
Она практически благодарит его, чего не могла заставить себя сделать прямо, боясь расплакаться. Он кивает, теперь его очередь принять на себя скромный вид.
— Не за что, — подчеркнуто говорит он, совершенно иным тоном, чем отвечал Роузмэри на ее слова признательности.
Вэлери улыбается врачу своего сына, тот улыбается в ответ. Затем они одновременно делают по глотку кофе, и все это — не сводя глаз друг с друга. Вэлери решает: по любым меркам между ними сейчас что-то произошло, — и, взаимно это признавая, они продолжают молчать.
Вэлери судорожно прикидывает, о чем говорить дальше. Она отказывается от идеи забросать его вопросами на медицинские темы, поскольку и без того уже задала их слишком много. А рассуждать на темы, касающиеся внешнего мира, представляется ей либо банальным, либо слишком личным.
— Ну что ж, — нарушает, наконец, молчание доктор Руссо. — Я хотел поговорить с вами о понедельнике. О пересадке кожи Чарли.
— Слушаю вас. — Вэлери выпрямляется на сиденье, жалея, что не прихватила блокнот и ручку, чтобы делать пометки, таким образом снимая нервное напряжение.
— Мне хотелось удостовериться, что вы понимаете, в чем заключается эта процедура... и ответить на любые вопросы, которые могут у вас возникнуть, — говорит он.
— Я ценю это. — Она припоминает подробности предыдущих бесед с ним, а также разрозненные факты, услышанные из болтовни медсестер, и все, что прочла в Интернете.
Кашлянув, доктор Руссо говорит:
— Хорошо. В понедельник утром первым делом придет анестезиолог и даст Чарли наркоз.
Вэлери цепенеет, а хирург продолжает:
— Далее я сбрею ему волосы и удалю поврежденную кожу лица.
Сглотнув, Вэлери кивает.
— Затем я возьму специальный хирургический инструмент, который называется электрический дерматом, и сниму слой кожи с головы Чарли в области скальпа, чтобы получить расщепленный графт.
— Расщепленный? — встревоженно переспрашивает Вэлери.
Доктор Руссо успокаивающе кивает.
— Расщепленный графт содержит эпидермис и немного дермы.
— И все это нарастет снова? На голове?
— Да. В коже останутся фолликулы и сальные железы, которые постепенно разрастутся и сформируют новый слой эпидермиса. На эту область мы сделаем повязку из влажной марли с антибиотиками для защиты от инфекции...
— Я поняла, — кивает Вэлери, сглатывая образовавшийся в горле комок. — А потом? Как вы прикрепите взятую кожу?
— Так. Мы возьмем эту кожу, наложим на щеку Чарли и с помощью скальпеля сделаем дырочки для свободного выхода крови и жидкости. Далее мы закрепим графт при помощи тончайших швов и небольшого количества биологического клея и накроем влажной, неприлипающей повязкой.
— Кожа всегда... приживается? — спрашивает Вэлери.
— Обычно — да. Она должна зафиксироваться и реваскуляризироваться[10] ... и кожа головы будет отлично сочетаться с его щекой.
Вэлери кивает, ее мутит, но она чувствует себя ободренной, а доктор Руссо продолжает объяснять: после операции Чарли будет носить сделанную по его лицу маску, чтобы контролировать процесс рубцевания на лице.
— Обычно на лице мы стараемся добиться плоских, гладких и эластичных рубцов.
— Маску? — переспрашивает Вэлери, пытаясь представить ее и снова впадая в тревогу по поводу новой социальной стигмы, которую придется нести ее сыну.
— Да, — говорит Ник. — Специалист по трудотерапии придет днем и отсканирует лицо Чарли. Эти данные мы передадим в компанию, которая изготовляет на заказ прозрачные силиконовые маски. Маска целиком закроет лицо Чарли, оставив отверстия для глаз, носа и рта; прикрепляется она с помощью завязок.
— Но она будет прозрачная? Через нее можно будет видеть?
— Да. Прозрачная, чтобы мы наблюдали процесс побледнения рубца и видели, где поднимается давление... Со временем специалист подгонит маску, внося изменения в слепок и моделируя пластик с помощью нагревания. — Он всматривается в ее лицо, словно ищет что-то. — Ну как, не страшно звучит?
Она качает головой, чуточку ободренная.
— Вопросы есть?
— Нет. Во всяком случае, пока, — тихо отвечает Вэлери.
Доктор Руссо кивает:
— Хорошо. Позвоните мне, если они возникнут. В любое время. Мой номер у вас есть.
— Спасибо, доктор Руссо, — говорит Вэлери.
— Ник, — поправляет он Вэлери по меньшей мере в четвертый раз.
— Ник, — повторяет она, и их глаза снова встречаются. И опять воцаряется молчание, совсем как перед этим, но теперь Вэлери чувствует себя спокойнее, почти наслаждаясь мирным ощущением товарищества.
Ник, похоже, испытывает сходные чувства, так как улыбается и легко меняет тему.
— Чарли упомянул, что вы юрист, — говорит он.
Вэлери кивает, гадая, когда и в каком контексте Чарли обсуждал ее профессию.
— На чем вы специализируетесь? — спрашивает Ник.
— Я веду корпоративные тяжбы, — отвечает она, думая, какой далекой и неважной кажется ей фирма со всей своей политикой. После несчастного случая с Чарли Вэлери вспоминала о фирме всего несколько раз, в связи со звонками начальника отдела, который заверил, что все ее дела и клиенты пристроены и ей не о чем волноваться. Она не могла понять, почему позволяла работе так ее нервировать.
— Вы учились в юридической школе где-то здесь? — спрашивает он.
Вэлери кивает:
— Да, я училась в Гарварде.
Обычно она избегает этого названия, но вовсе не из чувства ложной скромности, из-за которого многие ее однокурсники говорят: «Я учился в школе в Кембридже», — а потому, что до сих пор не чувствует себя достойной этого имени.
