Джоан Хол - Уйти и вернуться
Отгороженные от других танцующих пар волшебным кольцом музыки, внезапно зазвучавшей только для них двоих, они медленно кружились, стараясь не наступать друг другу на ноги. Не сводя восторженного взгляда с бездонных голубых глазах Шона, Алисия плавно раскачивалась в мягком завораживающем ритме.
Внезапно пианист дико вскрикнул и, азартно притоптывая левой ногой, заиграл бешеный регтайм. Резкие негритянские синкопы разлетались по залу, разбивая вдребезги настроение сладостного оцепенения, в которое погрузилась Алисия.
Казалось, все было безнадежно испорчено. Сон окончился.
Алисия растерянно огляделась вокруг.
Шон улыбнулся и отвел ее обратно к их столику.
Он заказал вино. В тот момент, когда официантка, кокетливо постукивая каблучками, принесла бокалы, усталый пианист вскинул руки и объявил небольшой перерыв. Пошатываясь и лениво поглядывая по сторонам, он подошел к стойке бара и залпом проглотил три порции джина подряд. Два морских офицера, сидевшие рядом, приветствовали его одобрительными восклицаниями.
Пианист широко улыбнулся, показав золотую фиксу, блеснувшую в уголке его рта, и бессильно рухнул на высокий табурет, попутно затянув блюз Хаулина Вулфа «Триста фунтов радости». Морские офицеры, блистающие новенькими знаками отличия, кортиками и аксельбантами, подхватили его и поспешно уволокли куда-то вглубь.
— А теперь расскажи немного о себе, — попросил Шон, проводив веселую троицу взглядом.
Алисия оторвалась от сосредоточенного изучения пузырьков в своем шампанском. Беспомощно пожав плечами, она слабо улыбнулась.
— Что ты хочешь знать?
Шон улыбнулся ей и повторил терпеливо и ласково:
— Расскажи мне все.
Алисия взглянула на него сквозь пелену непролившихся слез, застилавшую взор. Ее глаза сияли.
— Я расскажу все о себе в обмен на всю правду о тебе, — сказала она.
Шон смотрел на нее широко раскрытыми, радостными и удивленными глазами, не в силах оторвать взгляд от Алисии. Он откинул голову и улыбнулся.
— Мне это нравится, — пробормотал он. — Ты удивительная.
Внезапно он стал совершенно серьезным.
— Я люблю тебя, — произнес он тихим глубоким голосом.
Не дожидаясь ответа, схватил ее руку и прижал к своим горячим губам.
— Я расскажу тебе все, совершенно все, — зашептал он. — Что ты хочешь знать?
Трепеща от прикосновения его губ, ошеломленная признанием, Алисия спросила первое, что пришло в голову.
— Где ты родился?
— Здесь, в восточной Пенсильвании.
— Неужели? — рассмеялась она. — И я тоже.
Она назвала небольшой городок, в котором прошло детство… и девство. Шон удивленно встряхнул головой.
— Это в каких-нибудь пятидесяти милях от моего дома.
— Не может быть! — воскликнула Алисия.
— С некоторых пор я готов поверить в вещи куда более невероятные, — признался Шон.
Он улыбнулся и спросил:
— Твои родители до сих пор живут там?
Алисия отрицательно покачала головой.
— Мой отец всю жизнь очень много работал. При каждом удобном случае он сообщал всем, кто готов был слушать, что единственное, чего он по-настоящему хочет, — это валяться целыми днями на пляже и потягивать пиво, — ее глаза лукаво сверкнули. — Когда отец ушел на пенсию, они с мамой продали дом со всеми потрохами и переселились во Флориду, на побережье.
— Потрясающе! — воскликнул Шон.
Алисия почувствовала, как смех начинает щекотать ее горло.
— Они вложили деньги в бар рядом с пляжем, — она не смогла сдержаться и рассмеялась. — Теперь их дела идут великолепно.
— Им нравится?
— Конечно, — кивнула Алисия. — Почему бы и нет?
— Мне кажется, это здорово, — поспешил уверить Шон.
— И я так думаю, — улыбнулась она. — Мои родители никогда еще не были так счастливы. Они вместе и занимаются тем, что им нравится.
— Возможно, — проговорил Шон задумчиво, — настоящая любовь действительно существует.
Не решаясь ответить определенно, Алисия выбрала истинно женский путь — сменила тему.
— Какой твой любимый цвет?
Шон рассмеялся, оценив ее уловку.
— Голубой. А твой?
— Зеленый, — ответила она, не колеблясь. — Цвет летней травы и листвы.
— Забавно, — протянул он. — Зелень земли и голубое небо над ними.
Его голос стал чувственным и нежным. Он взял ее руку в свою и поднял на нее глаза, внезапно потемневшие, бездонные и глубокие…
От Алисии не укрылся подтекст, заложенный в его словах. Она осторожно высвободила руку и, чтобы смягчить отступление, произнесла тихим трагическим голосом:
— Есть еще кое-что, о чем ты должен знать.
Шон удивленно поднял брови.
— Не томи, говори скорее, — нетерпеливо воскликнул он.
Его глаза округлились от изумления и предчувствия неожиданности.
Алисия мастерски держала паузу.
— Ты предпочитаешь женщин? — в ужасе предположил Шон.
Она отрицательно покачала головой.
— Мне стыдно в этом признаться, — нерешительно проговорила Алисия.
Шон покрылся холодным потом. Он смотрел на Алисию, словно подсудимый в ожидании приговора.
Алисия собралась с духом и выпалила:
— Я обожаю пиццу.
Шон едва не свалился под стол. Зайдясь безудержным хохотом, он прикрыл лицо руками и стал раскачиваться на стуле, как старый хасид во время утренней молитвы. Алисия не выдержала и от души рассмеялась вместе с Шоном.
Публика начала на них оглядываться. Морские офицеры у стойки бара отсалютовали им поднятыми стаканами со скотчем. Из темного угла зала вновь появился пианист. Избавившись от лишней выпивки, свежеумытый, он выглядел почти прилично, если не обращать внимания на его унылую носатую физиономию, на которой отражалась вся скорбь еврейского народа, вынужденного рокфеллерствовать в банках и таперствовать в барах. Но и он улыбнулся, услышав смех Алисии и Шона.
Алисия и Шон провели в коктейль-холле еще целый час, разговаривая, смеясь и наслаждаясь обществом друг друга. Они болтали обо всем на свете: о конных прогулках, поездках в метро, о беге трусцой… разумеется, коснулись и последних постановок на Бродвее, книжных новинок, фильмов и выставок. Но самой важной темой их беседы была, конечно же, история, особенно американская история — предмет, который глубоко интересовал их обоих.
Алисия была настолько поглощена разговором, что почти не удивилась поразительному совпадению их вкусов и пристрастий. Единственное, что она ощущала, — необычайную легкость и удовольствие от общения с Шоном. Ей казалось, что нет ничего более естественного и радостного, чем быть с ним, слышать его, чувствовать его рядом.
