Татьяна Туринская - Сюрприз в бантиках
— Татьяна Владимировна, давайте я вам все расскажу. С самого начала…
— Мне с самого начала нужно было гнать тебя в три шеи из дому, чтоб девочку мою не обижал. Жаль, сразу не догадалась, не разглядела твоей сущности кобелиной. Убирайся отсюда! Все вы одним миром мазаны. Одного кобеля пригрела на груди — "командировки" у него, понимаешь ли, "командировки"! Знаю я ваши командировки! Шагай отсюда, зятек, да чтоб я тебя больше не видела.
— Нет же, Татьяна Владимировна, вы не поняли. Ничего ведь не было! Говорю ж, устройство ваше помогло. Противоугонное.
— Я вот тебе сейчас изображу устройство. Давай отсюда, говорю.
Побитым псом Вадим встал из-за стола и направился в прихожую. На полдороги вспомнил самое важное:
— А как же… Как же малышка?
— Не переживай, папаша, без тебя воспитаем. В гробу я видала таких воспитателей.
А Юлька так и не вышла из своей комнаты.
Злиться на себя можно было сколько угодно, только легче от этого не становилось.
На работу Бахарев не пошел. Провалялся до обеда в постели, казня себя за промах. Потом вспомнил, что в кухонном шкафчике завалялась початая бутылка водки. Долго не раздумывал. Плеснув сразу полстакана, выпил махом. Скривился, утерся рукавом. Вместо того чтобы скорее закусить, вдруг… заплакал.
Прекрасно понимал, что виноват только сам, но отчего-то было ужасно жалко себя. И так не хватало Юльки. С неприятными рыжими пятнами, щедро усыпавшими лицо, располневшей, с сильно выпирающим животиком. Такой обидчивой и подозрительной, такой слезливой. Не хватало.
И в то же время зол был на нее едва ли не больше, чем на себя самого. Сам виноват? — да, однозначно. Бахарев и не утверждал, что стал жертвой несчастливого стечения обстоятельств. Конечно виноват! С удовольствием прижимался к Чуликовой, такой теплой, страстной, охочей до его ласк. И с неменьшим удовольствием потащился в ее кабинет. Правда, не соображал ни черта — нечем было, мозг отключился, передав инициативу нижнему собрату. Но тем не менее Вадим не был склонен снимать с себя вину — виноват, еще как виноват.
Но Юлька — разве она так уж ни в чем не виновата? Почему она не поверила мужу, что ничего не было? Ведь сама заставила его надеть дурацкие трусы-предохранители, должна же понимать, что в них мужик может поиметь только бесконечные насмешки, а никак не удовольствие. И все-таки не поверила, ушла…
О теще разговор особый. Вадим не слишком-то и надеялся на ее понятливость — сложно ожидать поддержки в таком вопросе от женщины, чей муж имеет стойкую тенденцию к регулярным загулам. Юлька рассказывала, как родители несколько раз были на грани развода из-за папочкиных выкрутасов. Тот вечно привозил сюрпризы из командировок: то оригинальный сувенир, то модную кофточку дочери, то симпатичный шарфик жене, то рубашки, насквозь пропахшие чужими духами. Так что реакция Татьяны Владимировны была более чем понятна: опасалась, как бы дочь не постигла судьба матери. Даже "противоугонное устройство" зятю подарила. Ан нет, не помогло…
Вернее, помогло, но не совсем так, как мечталось теще. Измены физической не случилось, но моральная-то, моральная — куда от нее денешься? Если дошло до противоугонного устройства, значит, моральная измена уже произошла — ведь Бахарев был готов изменить, и, вне всякого сомнения, сделал бы то, ради чего притащился в темный начальнический кабинет. И кого теперь по большому счету волновало, что на его сногсшибательных трусах волнительное происшествие закончилось, практически не начавшись.
Эх, если уж страдать, так страдать за дело. Вот если бы все произошло — было бы не так обидно. А за что его наказывали теперь? Да как же они не понимают, что для него это было всего лишь маленькое сексуальное приключение, и не больше? Что бы изменилось, если бы у них с Чуликовой действительно все случилось? Ровным счетом ничего! Бахарев бы спокойно оделся и вернулся к остальным. Выпил бы еще пару-другую рюмок, а потом вернулся домой, как ни в чем ни бывало. Почему женщины придают столь великое значение бессмысленному половому акту? Он-то ведь все равно собирался вернуться домой, к Юльке.
Но Чуликова! Какова Чуликова, а? Стерва. "Было, девушка, было!" С какой уверенностью она это сказала, дрянь! И с каким спокойствием. Если бы Вадим не знал наверняка, как все произошло, он бы и сам ей поверил. Но зачем ей это нужно? Он никак не мог уловить логики в ее поступке. Даже поступках.
Прежде всего, для чего ей понадобилось соблазнять собственного сотрудника? Вадим, конечно, виноват, что поддался на ее провокацию, но у него есть несколько оправданий: прежде всего, он был пьян, как сапожник — что, увы, ни в малейшей степени не снимало с него вину. Во-вторых, ему было очень тяжело остаться равнодушным к ее чарам, потому что… Потому что природа требует свое, а возможности удовлетворить ее требования у Бахарева давненько не было. И, наконец, в третьих. А что в третьих?
Очень хотелось себя оправдать, и Вадим принялся серьезно, насколько это было возможно в состоянии опьянения, анализировать собственные чувства и ощущения в момент… танца с Натальей Петровной, если "это" можно назвать таким безобидным словом. То, как они двигались под музыку, можно было, наверное, назвать как угодно, но не танцем: это было откровенное соблазнение, любовная прелюдия, но никак не танец. В тот момент Бахарев чувствовал себя первобытным мужиком, неандертальцем, не способным думать, умеющим лишь следовать своим инстинктам. А инстинкт был один: здесь и сейчас, и желательно по полной программе. Оправдывало ли это его хотя бы в малейшей степени? В его собственных глазах — да. Пусть не слишком убедительно, но все же оправдывало. Юлька же с Татьяной Владимировной почему-то смотрели на это несколько иначе.
Пусть так. Это не снимало главного вопроса: для чего все это было нужно Чуликовой?! Как ни неприятно было Вадиму ощущать себя бычком на веревочке, но ведь так и было: инициатива все-таки исходила не от него, а именно от Натальи Петровны. Так вот: зачем это было нужно ей? Что, то же самое чувство изголодавшейся троглодитки? Просто захотелось — вот и вся причина?
Не исключено. В конце концов, все мы люди, все мы человеки. Чем Чуликова хуже самого Бахарева? Если мог захотеть он, точно так же могла захотеть и она. Однако что было сначала: яйцо или курица? Превратилась ли она в троглодитку, случайно коснувшись Вадима, когда спрашивала его о чем-то, или же, напротив, вопрос был всего лишь предлогом к продолжению, к более тесному общению, к единению начальницы с подчиненным?
Как Бахарев ни силился, а вспомнить вопрос не мог. А ведь помнил все достаточно четко: прикосновение ее горячих губ к своему уху, ни с чем не сравнимое чувство, когда все тело пронзает внезапное неутолимое желание, бесконечный бег пальцев по ее податливому телу, щедрому на взаимность, ощущение звонкой пустоты в голове, потому что мозг уже конкретно отправился в спячку. Он все прекрасно помнил. Все, кроме одного: о чем его спрашивала Чуликова? Интересно, помнила ли она сама об этом?
