Анна Берсенева - Этюды Черни
Саша засмеялась. Смех дался ей легко – значит, голос восстановился точно. Может, из-за его слов, тоже очень чувственных, а может, из-за того, что гранитные его гладкие плечи до сих пор нависали над ее грудью.
– В таком случае ты невероятно терпелив, – заметила она. – Странно, что ты не завалил меня тогда прямо на пробковый пол у себя в квартире.
– А надо было?
– Тогда, пожалуй, не стоило.
– Вот и я это понял. Тогда ты совершенно не была на меня настроена.
– А теперь?
– А теперь, по-моему, замечательно все получилось. Или?..
– Замечательно.
Филипп наконец перекатился на спину, лег рядом с Сашей.
– Ты чего-нибудь хочешь? – спросил он.
– Пока нет, – усмехнулась она. – Когда захочу, скажу.
– Я и сам догадаюсь. Ты очень свободная, – добавил он, помолчав.
– Это плохо?
– Я ведь не сказал «слишком свободная». Мне твоя свобода нравится. Я такую встречал только у деревенских старух. Причем в самой глухой глуши.
– Ничего себе! – Саша так удивилась, что даже села на постели, чтобы поймать его взгляд. – А тебе не кажется, что это не слишком приятное сравнение?
– Я сравниваю не тебя и старух, а два вида свободы. И мне кажется, что они у вас совпадают.
– Чем же?
Он, оказывается, умел не только удовлетворить тело, но и заинтересовать разум.
– Тем, что и ты, и эти старухи могут совершенно не принимать во внимание постороннее мнение о себе. Они – потому что никто в них не заинтересован, а значит, им нет и смысла скрывать свои мысли или делать не то, что они хотят. А ты – потому что многие заинтересованы в тебе настолько, что ты можешь позволить себе то же самое. Разве нет?
– Да! – Эта мысль показалась Саше такой яркой и новой, так увлекла ее, что она даже в ладоши от радости хлопнула. – Я таких старух во Франции видела, в Бретани, в самой что ни на есть глуши! Но мне и в голову не приходило, что я на них похожа.
– Ты на них не похожа.
– Ну, свободы наши похожи. Ты открываешь мне много нового, – заметила она.
– Например, что?
– Например, поцелуи. Я и не думала, что найду что-то новое в поцелуях. А у тебя они оказались необычные.
– Я ревную.
– К кому?
– К тем, у кого они казались тебе обычными.
Он перевернулся на живот и, подперев кулаками подбородок, смотрел на Сашу. Взгляд его был пристальным и непонятным.
– А ты не ревнуй, – сказала она невозмутимо. – Или ты предполагал, что я окажусь не целованной девственницей?
– Я не предполагал, что ты с ходу станешь мне рассказывать о своих прежних мужчинах.
– Я и не рассказываю. И потом, дорогой мой, может быть, ты сейчас уйдешь, и это замечательное утро окажется в нашей жизни первым и последним общим утром. Ведь я не знаю твоих планов. Я и своих не знаю, – добавила она, решив, что слишком уж что-то разоткровенничалась.
– Я уйду только вместе с тобой. Если это совпадает с твоими планами.
Последнюю фразу он добавил явно лишь из вежливости. Не похоже, что ее планы волнуют его до такой степени, чтобы он стал менять свои. Но если в Оливере это качество происходило от самовлюбленности и инфантильности, то в этом мужчине, который так неожиданно и так естественно возник в ее жизни, все было иначе.
Но как – иначе? Саша не знала. Пока не знала.
Узнать его, отомкнуть этот ларчик казалось ей чревычайно привлекательным.
«Как бы там ни было, а ларчик полон соблазнов», – подумала она, окидывая Филиппа быстрым взглядом.
Его узкое тело темнело на постели, в нем не было напряжения, но и расслабленности не было. Что-то в нем было новое для нее, необычное, неожиданное.
Ну да, он умелый любовник, в этом она только что убедилась. Но разве он первый умелый любовник в ее жизни? И разве она не знает, что умению в этой области невелика цена, что оно привлекательно лишь поначалу, а потом воспринимается как обычный механический навык? Нет, сексуальные умения привлекали ее в Филиппе не больше, чем его гармоничное телосложение. И то и другое хорошо, но и то и другое не главное.
– Я не знаю своих планов, – повторила она.
– Значит, последуешь моим?
«Все-таки он слишком самонадеян», – подумала Саша.
И ответила:
– Да.
Планы свои она, конечно, знала. Ей надо было немедленно, прямо сегодня поехать в Вену, показаться Динцельбахеру и решить, как она будет жить дальше. Надо было начать репетировать – осторожно пробовать свой вновь обретенный голос в тех границах, которые очертит ей доктор, а потом потихоньку выходить за эти границы, а потом, может быть, делать даже какие-то глупости, без которых искусства не бывает так же, как не бывает и жизни.
Но Филипп спрашивал не об этих планах. И то, о чем он спрашивал, она готова была отдать на его полное усмотрение. Может быть, это ее прихоть, и только. Но Саша привыкла отдаваться прихотям такого свойства и прислушиваться к ним. Тем более что она чувствовала к этому мужчине, смуглому, жаркому и неожиданному, что-то посильнее, чем могла от себя ожидать по отношению к мужчине вообще.
Да и по отношению к чему бы то ни было в жизни.
Глава 10
«Этого не может быть! Это морок какой-то! Обман!»
Но чей обман, в чем он заключается, на эти вопросы Саша ответа не знала.
Слезы стояли у нее в горле, она не могла произнести ни слова – голос утопал в слезах и корчился в спазмах.
Она шла по аллее вдоль пруда и, глядя на темную воду, подернутую не льдом еще, но лишь обещанием скорого льда, не понимала, где она, зачем она – и здесь, на Патриарших, и вообще на белом свете.
Саше казалось, что в Москве фониаторы скажут ей что-то другое, и не просто другое, а прямо противоположное тому, что сказал ей Динцельбахер в Вене. Она не верила ему, она не могла ему верить! Поверить ему означало поставить крест на всей своей жизни, настоящей и будущей!
