Екатерина Вильмонт - А я дура пятая!
До последней секунды я надеялась, что он все-таки примчится на вокзал, вытащит меня из вагона, обнимет и скажет: «Прости, Любимка!» Не примчался… Значит, все правильно и я не нужна ему. А зачем ему нужна такая столичная дамочка? А он мне зачем нужен? Не знаю, но зачем-то нужен, так нужен… Но поезд тронулся. Поезд ушел, в прямом и переносном смысле!
Я вернулась домой совершенно разбитая. Зазвонил мобильник. Я вздрогнула. Но звонила Тонька.
– Ну как ты, подруга? Блаженствуешь в северной столице?
– Тонька, милая, мне так хреново!
– Что стряслось? Ты вообще где?
– Дома.
– Нужна реанимация? Я сейчас приеду!
– Да, Тонечка, пожалуйста! Кирилл еще не вернулся?
– Да нет, только через неделю вернется.
Через полчаса Тонька примчалась.
– Ну ни фига себе видок! Что случилось? Или вернее, чего не случилось?
Я рассказала ей все.
– Я так понимаю, во всем виноват Ильяс?
– Мне так показалось.
– А ты не поспешила с выводами?
– Может, и поспешила… Но он же это принял. Значит, были такие мысли. Я просто первой… поставила точку, и от этого мне легче.
– Чепуха! А может, он и не собирался ставить точку?
– Но ведь поставил же! Я до последней секунды надеялась, что он примчится за мной на вокзал… И вот до сих пор не позвонил, не прислал эсэмэску. Просто поставил жирную точку.
– И слава богу! Значит, все правильно. Скажи, а Ильяс…
– Что?
– Он как на тебя смотрел?
– Нормально смотрел. Наговорил комплиментов, только и всего.
– А если он позвонит?
– Ну позвонит, и что?
– На концерт пойдешь?
– Откуда я знаю, какое у меня тогда будет настроение! Да он скорее всего и не позвонит, просто не вспомнит.
– А мне почему-то кажется, что позвонит. И если оставит два билета, возьми меня! Я от его голоса тащусь!
– Договорились!
– Я тут третьего дня видела его по «Культуре». Он пел Дона Базилио и Мефистофеля. Обалденно!
– Рада за тебя. А мне он, похоже, жизнь сломал.
– Каришка, не будь дурой, если это счастье так легко сломалось, так чего оно стоило? Грош! Ломаный грош в базарный день! А вообще, лучше всего тебе сейчас куда-нибудь смотаться. За границу!
– У меня денег нет. Да и неохота…
– И что? Будешь киснуть дома?
– Значит, буду киснуть.
– Очень умно!
* * *Время шло. Дела так закрутили Кузьму, что даже и вспоминать Карину времени не было. Так, изредка щемило сердце. И все.
Он заехал на сыроварню.
– О, Кюзьма, давно не бывал! А почему темный такой?
– Темный?
– Да нет… как это… мрачный, вот! Почему такой мрачный? Кризис?
– Да нет, дела идут неплохо, даже прибыль есть и немалая.
– А, я понял, твоя прекрасная Карина уехал, да? Когда теперь приедет?
– Не приедет она. Бросила она меня!
– Как это бросила? Ты неправильно! Она не мог!
– Мог, еще как мог!
Роже внимательно посмотрел на друга, покачал головой и достал из шкафа бутылку красного вина.
– Сядь, Кюзьма, мы сейчас попьем вина, закусим нашим сыром, и ты мне все рассказать!
– Да что рассказывать…
– Я видать, она тебя любил… Роже в этом понимает!
Он разлил вино по стаканам, достал сыр и виноград.
– Давай выпьем за… за…
– Нет, просто выпьем, без тостов!
– Можно и просто. Ну, а теперь рассказать. Что такое случилось с твоя девушка?
Кузьма подумал: «Если расскажу, может, полегчает?» Он рассказал. Не полегчало. Роже постучал себя кулаком по лбу.
– Кюзьма, ты дурак! Совсем дурак! И это… забыл слово, а… трус! Ты трус, Кюзьма! А Карина умная, поняла, что ты боялся, человеку и женщине всегда легче, если он уходил первый! Вот и все! А я знаю этот певец, я любить опера! Его знает весь мир… и…
– Вот именно! Его знает весь мир, а я кто?
– А ты дурак! Ревнёвый дурак!
– Не ревнёвый, а ревнивый!
– Какой разница? Ты же меня понял!
– Ни черта я не понял. Только одно – мы с ней не пара.
– Ты как это… муж овца?
– Муж овца? – фыркнул Кузьма. – Баран!
– О! Ты баран, Кюзьма! И я не хочу больше говорить про эта бедная девочка. Все!
Кузьма остался ночевать у Роже. А тот ушел к жене. Кузьма долго ворочался с боку на бок, а потом вдруг решился. Схватил телефон. И набрал ее номер. Будь что будет! Но ничего не было. «Такой номер не существует!» – ответил ему телефон. «Значит, она сменила номер, не хочет, чтобы я ей дозвонился. Ну что ж, все ясно. Или чтобы ей не дозвонился этот татарин? – закралась спасительная мысль. – Хотя нет, она дала ему свою визитку, там наверняка есть ее домашний телефон… и рабочий, вероятно, тоже. А мне она своей визитки не дала… Ну и черт с ней!»
* * *Я сменила телефон и удалила из памяти номер Кузьмы. Не хочу! Я была так обижена, так зла на него… Каждый раз, входя в свой подъезд, я волей-неволей вспоминала, как вот на этом подоконнике складывала его вещи… и даже не подозревала, сколько боли мне причинит этот человек. За что? За знакомство с Ильясом? Бред!
Между тем лето кончилось. Начались занятия в институте, да еще мне предложили читать курс в театральном училище. Я обрадовалась. Но времени теперь совсем не было. Ну и прекрасно!
Большинство первокурсников в театральном вообще смутно представляли себе, что такое живопись. Один мальчик редкой изысканной красоты, москвич, из вроде бы интеллигентной семьи как-то спросил:
– Карина Георгиевна, это правда, что Гоген по пьяни отрезал себе нос?
– Пименов, вы это серьезно?
– Ну я что-то такое слышал…
– Ну, во-первых, не Гоген, а Ван Гог, во-вторых, не нос, а ухо… И вообще, в следующий раз, когда у вас возникнет подобный вопрос, справьтесь в Интернете, чтобы не позориться. Впрочем, кажется, здесь только я считаю, что вы опозорились! И это весьма прискорбно!
Я была в шоке, но когда поделилась своим впечатлением с преподавателем литературы, он только плечами пожал:
– Карина, это что… Вот в прошлом году была одна абитуриентка, я спросил ее, читала ли она «Три сестры». Она твердо ответила, что читала. Я попросил вкратце пересказать сюжет. – Он выдержал паузу.
– И что?
– Она начала пересказывать своими слова… «Сказку о царе Салтане»!
– Три девицы под окном?
– Именно! Так что, коллега, советую уже ничему не удивляться. Но, как я понимаю, они исправно посещают ваши лекции?
– Слава богу!
– Знаете, они научатся, усвоят, артисты, это такой народ… Ну не все, конечно, но к третьему курсу вам вряд ли уже придется за них краснеть. Когда-то Михаил Ильич Ромм написал в дневнике, а к слову, он превыше всех писателей ценил Льва Толстого, так вот, он записал в дневнике: «У меня есть два студента, один знает о Толстом даже больше, чем я, а другой вообще не знает о его существовании».
