Игорь Матвеев - Прощай Багдад
Тарик увел ее на кухню.
— Это вам на авиабилет — туда и обратно. И не тяните с визой.
— Но мы никогда не сможем… — вырвалось у нее.
Он досадливо махнул рукой.
— Не надо об этом. Поймите, Лена, я выполняю за брата долг перед его женой. На муже лежит обязанность полного материального обеспечения жены, а если он, в силу каких-то причин, лишен такой возможности, жена не должна страдать. Я же понимаю, как трудно прожить вам двоим на его пособие.
Он помолчал, потом тихо произнес:
— Только не бросайте Ахмеда, Лена. Пожалуйста. Он не вынесет этого. Он по-прежнему вас любит. Я понимаю, молодой женщине… — он не договорил.
Было решено, что на время ее отсутствия Тарик наймет сиделку.
Когда она при расставании поцеловала Ахмеда в сухие горячие губы, то прочитала в его глазах немой вопрос. «Вернешься ли ты?» — спрашивал его взгляд.
— Я не предатель, Ахмед, — только и сказала она.
20 апреля, одиннадцать лет спустя после своего прибытия в Ирак, она вновь стояла в багдадском международном аэропорту, ныне, как и все остальное, носящем имя Саддама Хусейна. Но разница была — и существенная: тогда ее переполняли радужные надежды и ожидание непреходящего счастья жизни с любимым человеком, сейчас — горькие воспоминания и тревожное предчувствие близкой смерти отца.
Май 1989 года. Ивацевичи
Он умер за четыре дня до ее приезда.
Мать с красными глазами обняла ее на пороге и снова заплакала — горько, безутешно.
— Я не смогла дозвониться до тебя. Он… он хотел видеть тебя. Я читала это по его глазам. Я показывала ему твои фотографии — и детские, и те, что ты прислала из Ирака. Он простил, Леночка. Он простил.
Они съездили на могилу отца. Лена положила на свежий песчаный холмик несколько цветков и молча постояла над ним. «Жизнь — это вечный выбор, вечное пожертвование одним ради другого», — думала она, глядя на красный фанерный обелиск со старой фотографией. Найдя любовь Ахмеда, она потеряла радость общения с отцом. Ей почему-то вспомнилось, как на ее совершеннолетие он, отпросившись со службы, приехал из Ивацевичей в Минск, чтобы поздравить ее, как они сидели в кафе «Березка» на площади Победы и ели пирожные, запивая их лимонадом.
Вечером, когда пили чай на кухне, мать робко спросила:
— Ну, как ты там, Леночка?
— Все хорошо, мама. Ахмед давно поправился, работает там же, — ложь всегда дается легко, когда ее нельзя проверить. — У нас дом, машина, я тебе писала.
— А дети? Ты говорила, что после войны…
— Дети… — Лена вздохнула. — Вот с детьми сложнее. Знаешь, мама, я не хочу говорить на эту тему.
Мать сильно изменилась. Если тогда, одиннадцать лет назад, морщины на ее лице, лице крепкой сорокадвухлетней женщины, едва обозначились, только предупреждая о приближающейся старости, то теперь они существовали как факт, глубоко прорезав щеки и лоб, трещинками бежали от уголков глаз. Лене стало жаль ее — как женщину, которая на старости лет так и не дождется внуков. Но еще больше она жалела по этой причине себя. Теперь, за тысячи километров от Ахмеда, она могла признаться себе в этом.
Жизнь в Союзе поразила ее своей убогостью. Как будто смерч пронесся над страной. Когда она уезжала, все, хотя бы внешне, было в порядке. Теперь в эфире вовсю гремели новые, незнакомые ей слова «перестройка» и «застой», Брежнева и двух скоропостижных генсеков, Андропова и Черненко, не ругал разве что ленивый, а Горбачев пытался спасти тонущий корабль под названием «Коммунистическая партия». Страну сотрясали забастовки, куда-то делись все деньги, и трудящиеся месяцами не получали зарплату, магазины поражали пустыми полками, появились какие-то талоны, купоны и именные, с фотографиями, «карточки покупателя», определявшие квартальные потребности граждан в «чулочно-носочных» изделиях и нижнем белье. Лена помнила очереди за дефицитом середины 70-х — но тогда это были импортные сапоги, бананы или растворимый кофе, сейчас же дефицитом стало практически все, начиная от хозяйственного мыла и кончая водкой или бензином. Да и сами очереди удлинились в несколько раз. Изо всех щелей, словно тараканы, повылазили нищие и проститутки. Ей почему-то подумалось, что Ирак даже после восьми лет войны выглядит куда лучше.
Везде, как грибы, росли какие-то кооперативы, пачками плодились ларьки и коммерческие палатки, сидевшие без зарплаты люди рванули на Польшу «за товаром» — ездить за границу стало намного легче. «И то плюс», — подумала она.
Встречаться ни с кем не хотелось. Большинство бывших подруг, как рассказывала мать, успели не только выйти замуж и обзавестись детьми, но и развестись. А что она могла ответить им на естественный вопрос: «А сколько у тебя, Ленка? Небось, уже четверо или пятеро?».
Был и другой вопрос, который мог задать любой из ее старых знакомых и который она боялась задать даже сама себе: нашла ли она то, что искала за три с лишним тысячи километров от Беларуси?
Тем более не желала она видеть кого-либо из своих бывших однокурсников.
Контакта со старыми знакомыми ей, однако, избежать не удалось. Дня через три после ее приезда в квартире зазвонил телефон.
— Лена? — послышался в трубке женский голос.
— Да.
— Я Света Резникова, одноклассница. Помнишь?
Ей понадобилось какое-то время, чтобы припомнить рыжую Светку, сидевшую за соседней партой. Кажется, она, Лена, даже давала ей списывать математику. Впрочем, у нее списывал почти весь класс.
— Да, Света. Привет, — вежливо проговорила она.
— Увидела тебя из автобуса, думаю: неужели ты? Когда приехала?
— Во вторник.
— Ну и как там?
— Нормально, — коротко ответила Лена.
— Завидую тебе, Ленка, — продолжала Резникова. — Ты теперь вроде как иностранка. Можно сказать, мир повидала.
— Ну, Ирак еще не весь мир.
— Все равно, — Светка вздохнула. — А я только пару раз в Польшу съездила. Челноком.
— Кем-кем?
— Ну, челноком. Не знаешь, что ли? А, ну да, откуда. Понимаешь, когда началось все это, ну, с зарплатами там, с работой напряженка, все стали выкручиваться, кто как может. Ну а нам легче всего было на Польшу рвануть. Купишь там, продашь здесь, купишь здесь — продашь там. Какой-никакой — навар. Да только лично из меня бизнесменши не получилось. Первый раз еще туда-сюда, а во второй еле с долгами смогла рассчитаться. Да и нервотрепка, не приведи Господи, сумки, баулы, таможенники, как с цепи сорвались. Ну, да тебе это все неинтересно. Рассказывай лучше про себя. Как личная жизнь? Сколько детей?
Можно было, конечно, и соврать, но расхлебывать эту ложь пришлось бы потом матери.
