Ирина Лобановская - Жду, надеюсь, люблю...
Марина зябко закуталась в шаль. Было жутко, но она заставляла себя слушать.
— Приехала Маша туда утром в воскресенье. Назвала себя, а офицеры глаза прячут… Командир полка объяснил: «Ваш сын в Чечне. Он хороший механик. А что стрелять не больно умеет — не беда». Но это еще впрямь была не настоящая беда. Мария вернулась в Москву из Курска, а зареванная сестра кричит: «Антон в плену!» Позвонила незнакомая женщина. Она забирала сына из плена. И Антон дал ей номер своего телефона и попросил позвонить домой. И провоевал-то всего ничего… Шел январь девяносто пятого.
Марина сжалась, стиснула пальцы, уставилась в пол… Зачем эта странная Светлана рассказывает ей такое?…
— А Маша… Я до сих пор ей удивляюсь… Другие бы мамашки на ее месте зарыдали, забились в истерике, потом начали принимать сильные успокаивающие и ждать вестей неизвестно от кого и откуда… Так ведь, да? А она с помощью Комитета солдатских матерей поехала в Чечню на поиски сына. Билеты купили через Думу. Тогда в Чечню отправлялось много мамашек. Только в составе одной группы, куда попала Маша, их оказалось больше ста. И каждая из них надеялась найти своего парня и привезти его домой. Маша потом рассказывала, что у них оставалась последняя надежда. Но она таяла с каждым днем. Тогда только что разбомбили дворец Дудаева. До этого все пленные находились в подвалах, а где теперь — неизвестно. Как искать? Информации о пленных — никакой, а армия, объяснили матерям, пленными воинами не занимается. Ими ведает ФСК, ныне — ФСБ. Значит, они словно государственные преступники. И матери попавших в плен или пропавших без вести солдат были предоставлены сами себе. Ездили, искали, как могли. Собирали данные и слухи, как умели…
Павел внимательно глянул на Марину и отвернулся. Закурил… Даже не спросил разрешения…
— Две матери из Машиной группы погибли под артобстрелами, одна получила тяжелое ранение и стала инвалидом. — Светлана перевела дыхание. — Приезжими никто не интересовался… Да спасибо еще, что обратно не высылали и давали свободный проезд по Чечне! Хотя, конечно, на блокпостах довольно строго выспрашивали да осматривали, кое-где даже обыскивали — а вдруг оружие везут. И в этом смысле чеченцы неожиданно оказались доброжелательнее. Или, может, доверчивее. На их постах лишь спрашивали: «Кто?» А получив ответ: «Солдатские матери», чеченские караульные пропускали мамашек беспрепятственно, без всяких досмотров и проволочек.
— Да разве людям, простым, обыкновенным, нужны эти войны?! — внезапно перебил Светлану Павел. — Они разве мечтают о мести, не спят от ненависти и злобы?! Они от другого не спят… А таких недоброхотов на земле мало, иначе мы все давно бы передохли! Хуже другое: слишком много равнодушных. Которые надеются на русское авось и думают втихомолку: меня ведь не трогают, ну и ладно! Отсижусь как-нибудь в уголке. И матери далеко не все одинаковы. Верите, нет? Тогда, в первую чеченскую, Дудаев отдавал пленных, и матери могли, собравшись с духом и силами, забрать своих детей. Но многие испугались. Всю правду говорю, какая она есть, от которой прятаться нельзя. И нельзя закрыться от ее жестокости. До сих пор о семистах воинах, бесследно сгинувших во время первой чеченской, неизвестно ничего. Более двухсот исчезло за время второй войны в Чечне.
— А совесть? — прошептала Марина.
Павел криво усмехнулся:
— Совесть?… Понятие субъективное. Эти так называемые нравственные категории — они всегда размыты и неопределенны. А людям, по-моему, нравится их смутность.
— И наверное, поэтому пробирались эти мамашки сами по себе по горящей в полном смысле этого слова Чечне, — продолжила Светлана. — Измотанные, полуголодные, никому не нужные… Кроме своих детей. Чужое горе — оно всегда чужое. Услышат: есть пленные в Аргуне — едут в Аргун. Скажут: видели в Грозном — значит, в Грозный. Жили у местных жителей. Маша до сих пор с благодарностью вспоминает чеченку Зару. Она приютила сразу трех солдатских матерей. И кормила их за свои деньги. Но однажды Маша заметила, что Зара одалживает деньги у соседки. Рассказала об этом своим подругам. Они тотчас помчались на рынок и накупили всякой еды. Сколько сумели. Но когда стали все это совать Заре в руки, она вдруг заплакала: «Зачем вы меня так обижаете?» Не нужна простым людям война, они ее ненавидят! Вроде давно все уже понятно…
— Не всё и не всем, — опять перебил Павел. — Но я вам скажу… Я Чечню прошел… Женщины, старики и дети — это же настоящий кошмар! Нет никого страшнее, чем эта не ведающая жалости троица. Женщины, способные прирезать во сне или подсыпать яд в приготовленную еду остановившимся в доме солдатам. Дети, подпиливающие мосты. Старики, отравляющие колодцы. И весь ужас в том, что в этой заварухе гибли… нет, не эта сентиментальная троица — старики, женщины и дети, — а как раз мужики! Здоровые парни! У нас как-то на блокпост приковылял старик на костылях, в чем душа держится! Наши ребята его усадили, стали супом кормить… А тут все на воздух и взлетели… Камикадзе тот старикашка был, шахид по-нынешнему… «Дедушка старый, ему все равно…» Всю правду говорю, как она есть! В общем и целом. Ладно, Свет, прости, не смотри на меня зверем, больше не вмешиваюсь, и рот на замок…
— А первую весточку о сыне Маша получила от неизвестного ей чеченского журналиста, — сказала Светлана. — Он приехал в Хасавюрт, услышал ее фамилию и спросил: «Сына зовут Антон?» И сказал, что парень жив и ждет мать. Верит, что она его найдет. Но больше корреспондент ничего сказать не мог, не имел права. Это война… И на том ему огромное спасибо… А через несколько дней одна из женщин, жившая вместе с Машей, увидела у поселившихся неподалеку иностранных журналистов на пленке своего сына. Ну конечно, купила эту пленку, хотя из-за пересъемок качество было гнусное. Вечером соседка показала пленку Марии. «Да разве можно здесь кого-нибудь узнать?» — удивилась та. Тогда соседка достала фотографию сына, остановила кадр и показала в сравнении — и впрямь на экране был именно ее сын. А Маша вытащила фотографию Антона. И вдруг услыхала: «Да я же его видела! У Шамиля Басаева он, в казармах возле Второй горбольницы в Грозном!» Оказалось, правда. После одной из пресс-конференций, где Маша выступала — а выступала она часто, — к ней подошел незнакомый чеченец. Сказал, что у него арестован родственник, и попросил посодействовать, чтобы обменять его на Антона. Маша согласилась не раздумывая. Пошли к прокурору, пообещавшему сделать обмен. Но когда ехала она к сыну в Грозный, немного опоздала к назначенному часу — дороги военные, угадать ничего нельзя. И Антона уже увезли в Хасавюрт для обмена. Догоняла Маша сына сутки. И даже похоронила его в душе за эти сутки не раз — кругом беспрерывные бомбежки. А когда увидела живым и здоровым — не сразу поверила. Увезла домой. Спать он практически не мог: поспит часа два-три, встает и бродит по квартире. Павел закивал круглой головой.
