Марина Полетика - Верю – не верю
На потолке играла солнечными зайчиками чешская хрустальная люстра – уж ее-то Милица Андреевна тоже ухитрилась купить году, кажется, в семьдесят восьмом. Люстра верой и правдой служила Милице Андреевне до сих пор. Видимо, хозяева квартиры тоже не особенно заморачивались насчет интерьера: стоит мебель, не разваливается, и ладно. Кстати, здравая позиция – неожиданно развеселилась Милица, вдруг почувствовав себя как дома. Это впечатление усиливало и то, что все полочки, полки и прочие поверхности, включая часть стола, были заставлены книгами. Хозяева явно держали их не для красоты и часто брали в руки. Зато хрустальных ваз (еще один привет семидесятым) и прочих ценных безделушек не наблюдалось. Телевизор тоже отсутствовал, а на стенах висели картины в простых деревянных рамах.
– Что ты на пороге стоишь? – воскликнула Лина Георгиевна, деликатно подталкивая гостью вперед. – Проходи, Борис сейчас придет. Руки от краски отмоет. Ох и не любит Вера прибираться! – Она покачала головой и провела пальцем по поверхности стола. – Я уж ей скажу!
– Это работы Бориса Георгиевича? – поинтересовалась Милица Андреевна, подходя поближе и рассматривая картины.
– А зачем нам чужие, если свой художник в доме есть? – улыбнулась Лина Георгиевна. – Это Верочка… ей тут лет восемнадцать. Это сам Борис. А это жена покойная, Муза Леонидовна. Она была гораздо младше Бори. Вообще-то, она была его ученицей. После войны Борис пришел работать в школу учителем рисования, а Муза тогда училась в десятом классе. Она окончила педучилище, вернулась в школу. Он только тогда и признался ей в любви. Они поженились, но детей долго не было, а потом родилась Вера. Поздний ребенок, все были счастливы. Кто же знал, что Муза уйдет так рано, оставит и Борю, и Верочку… Они уже пятнадцать лет живут вдвоем, Вера очень предана отцу. Она замечательная дочь, и они очень любят друг друга.
Милица Андреевна смотрела на портрет молодой женщины с не очень красивым, но одухотворенным лицом, – Муза стояла около классной доски, на которой мелом, четким учительским почерком было написано: «1 сентября». Да, конечно, несправедливо. Если бы она была жива, жизнь дочери сложилась бы иначе, ей не пришлось бы посвятить себя уходу за стариком отцом, тяжело переживающим свое вдовство. А смеющаяся Верочка в простеньком белом платье и с венком из маков и васильков на голове была чудо как хороша!
– Здравствуйте!
Милица Андреевна обернулась: в дверях стояли Лина Георгиевна и пожилой мужчина. Да, именно так, потому что слово «старик» к Борису Георгиевичу не подходило: он был высок (сестра едва доставала ему до плеча), сухощав, спину держал прямо. Седые волосы, зачесанные со лба наверх, не спешили покинуть голову хозяина – впору иным молодым позавидовать. А не по-стариковски яркие синие глаза смотрели весело и как бы подзадоривали – ну что, не ожидала, голубушка? Думала, дед на ладан дышит? А он, извольте видеть, ковбой. Линялые, явно любимые джинсы и новенькая рубашка в крупную бело-синюю клетку свидетельствовали о том, что и дочь не считает папу стариком, которому полагается носить байковые рубашки в паре с пижамными штанами.
– Милочка, это Борис, – соблюдая правила хорошего тона, представила брата Лина Георгиевна. – Боря, это Милица Андреевна.
– Я ваша давняя поклонница. И всегда мечтала… Большое спасибо, что вы согласились нарисовать мой портрет, – слегка запинаясь, выдала домашнюю заготовку Милица Андреевна, но хозяин дома, легко склонившийся перед невысокой гостьей, чтобы поцеловать ей руку, никакой заминки, к счастью, не заметил.
Милица Андреевна понадеялась, что хозяин не обратит внимания и на вдруг покрывший ее щеки румянец. Бог мой, что за странные глупости, она уже давно разучилась краснеть, как глупая девчонка. Почти так же давно, как ей не целовали рук, знакомясь, посторонние мужчины.
Борис Георгиевич тоже был доволен произведенным на гостью впечатлением: он всегда искренне любил женское общество, предпочитая его мужскому, и, как и все талантливые творческие люди, был не чужд некоторого кокетства. А симпатичная гостья (нет, бери выше – поклонница!) была вполне подходящим объектом для кокетства, особенно учитывая разницу в возрасте.
Умница Лина Георгиевна, охватив сцену цепким взглядом, вздохнула с облегчением: красавец брат произвел должное впечатление на ее подругу, да и она, похоже, тоже ему понравилась. Борис Георгиевич, пользуясь привилегией профессионала, принялся рассматривать лицо гостьи, чем привел ее в еще большее замешательство.
– Так… Отлично! У вас очень красивый профиль. Вам никто не говорил об этом? Редкой формы нос, в наших краях народ все больше курносый… Пожалуй, не акварель, нет! Пастель. Да, именно пастель. И шляпа. Непременно шляпа! Не спорьте!
– Я и не спорю, – растерянно кивнула Милица Андреевна, до сих пор не имевшая опыта ношения шляп и общения с представителями творческой интеллигенции. Если, конечно, не считать писателей, которые приходили в их библиотеку на встречи с юными читателями, но они всегда раздевались не в общем гардеробе, а в кабинете директора. – Пастель и шляпа. Я поняла.
– Отлично! – возликовал Борис Георгиевич. – Лина! Там, в коридоре, на самом верху… ох, нет, лучше я сам, ты непременно упадешь! Пойдемте-пойдемте, там и примерим!
Все трое вернулись в прихожую. Борис Георгиевич после недолгих, но бурных препирательств с сестрой взгромоздился на самодельную деревянную стремянку и принялся проводить изыскательские работы на антресолях. Для этого ему пришлось встать на цыпочки, и сестра, охнув, подскочила и решительно обхватила брата двумя руками за джинсы. Борис Георгиевич зашипел возмущенно, но сестра не отступилась. Пару минут спустя Борис Георгиевич с помощью Лины спустился, прижимая к груди три шляпы. Одна – фетровая, сиреневая, с лиловым шарфом, повязанным вокруг тульи, вторая – аккуратная соломенная с небольшими полями, третья – непонятного цвета, который Милица Андреевна на правах дилетанта определила как малиновый, с огромными, причудливо изогнутыми полями.
– Ну-с, какая вам больше нравится? – стараясь переводить дыхание незаметно, спросил Борис Георгиевич, протягивая шляпы гостье.
– Я не знаю… – растерялась та, опасливо покосившись на малиновую. – Честно говоря, я никогда не носила шляп.
– И напрасно! – горячо возразил он. – Женщина без шляпки – это как… как… – Отчаявшись подобрать необидное для гостьи сравнение, он рукой изобразил в воздухе замысловатую кривую. – Шляпка создает образ, заставляет женщину по-другому смотреть, по-иному думать! Это вам не берет и не кепка! Меряйте, меряйте!
Милица Андреевна, решив идти по пути наименьшего сопротивления, надела соломенную. Покосилась в сторону зеркала, уже начиная жалеть, что ввязалась в эту авантюру. Зеркала, шляпки, целование ручек… Стара она в эти игры играть! Хотя, впрочем… Если сдвинуть шляпку чуть набок, то и вправду вполне ничего.
