Марина Полетика - Верю – не верю
Милица Андреевна, решив идти по пути наименьшего сопротивления, надела соломенную. Покосилась в сторону зеркала, уже начиная жалеть, что ввязалась в эту авантюру. Зеркала, шляпки, целование ручек… Стара она в эти игры играть! Хотя, впрочем… Если сдвинуть шляпку чуть набок, то и вправду вполне ничего.
– Я вот эту, если можно, – робко сказала она, поглядев на Бориса Георгиевича.
– Нет! – хором воскликнули брат и сестра. И недовольно посмотрели друг на друга.
Милица Андреевна испуганно сдернула шляпу, как девочка, застуканная за ревизией маминого гардероба. Вот напасть!
– Розовую! С полями! – категорично заявила Лина Георгиевна.
– Сиреневую! – решил Борис Георгиевич.
– Почему?! – возмутилась сестра, кажется, забыв и о Милице, и о цели ее визита. – Почему ты всегда говоришь мне назло?
– Потому что цвет – кричащий! Поля закроют лицо! Это не ее стиль! Потому что это не розовый, а малиновый! Рисовать буду я, а не ты!
Милица Андреевна, не желая продлевать назревавшую ссору, сунула подруге соломенную шляпку и быстро напялила сиреневую. В зеркало смотреть не стала – не до того.
– Вот! – торжествующе закричал Борис Георгиевич, показывая пальцем на ее отражение в зеркале. – Именно так! И чуть набок.
– Ну и замечательно, – неожиданно успокоилась Лина Георгиевна. – Вы работайте, а я пойду в кухню, чайку поставлю. Боря, вы в мастерской будете или в гостиной?
– С какой стати в гостиной? – обиделся брат. – В мастерской, разумеется. А чай потом. Ты нам не мешай, пожалуйста. Если с нами пойдешь, то сиди тихо и не давай мне советов, ради бога!
– Очень надо! – немедленно рассердилась сестра. Похоже, они привыкли по любому поводу устраивать блиц-ссоры без далеко идущих последствий. – Мешают ему, видите ли, мои советы! Я пойду картошку пожарю и салатик сделаю. Против нормального обеда ты возражать не станешь, я надеюсь? А то ты дочь совсем распустил, в праздник и то – все готовое, а у тебя – гастрит, между прочим.
– Вот помру я точно не от гастрита, – развеселился Борис Георгиевич, выходя на лестничную площадку. – У меня множество других болезней, а от гастрита – рюмка водки, и порядок!
– Сейчас, как же! Водки ему! – проворчала Лина Георгиевна и многозначительно посмотрела на Милицу – мол, давай, действуй.
Художник и его натурщица отправились на пятый этаж, а Лина Георгиевна, дождавшись, пока за ними закроется дверь, удовлетворенно улыбнулась и показала своему отражению в зеркале большой палец. Пока все идет по плану. Борис ничего не заподозрил, а уж Милица сумеет выспросить все, что ее интересует.
…Через час, когда обед был готов, она сняла фартук и отправилась наверх. Осторожно приоткрыла дверь мастерской. Борис сидел к ней спиной, Милица – боком, оба были увлечены беседой и не заметили ее. Поскольку дверь мастерской была единственной на площадке, Лина Георгиевна без зазрения совести принялась подслушивать: уж кто-кто, а она имеет полное право на информацию.
– Вы знаете, он произвел на нас с сестрой очень хорошее впечатление. А какие у него красивые руки! Вы поверите, я просто залюбовался! Если бы я, к примеру, стал писать его портрет, то сделал бы акцент именно на руки – в них и характер, и судьба, – говорил Борис Георгиевич, переводя взгляд с Милицы Андреевны на лист бумаги и легкими, летящими движениями делая наброски.
– Племянница моей знакомой вышла замуж в пятьдесят с лишним лет. За американца. И уехала в Вашингтон, – поддержала беседу Милица Андреевна, осторожно выглянув из-под сиреневой шляпы. Шарф, которым раньше была обвязана шляпа, теперь был наброшен ей на плечи, и композиция, надо признать, выглядела вполне симпатично. – Очень счастлива там.
– Какой кошмар! – возмутился Борис Георгиевич, едва не уронив карандаш. – Должно же быть чувство патриотизма, в конце концов. Взяли моду, чуть что – в Америку! Я не переживу. Нет, нет и нет!
– Да вы не волнуйтесь, может, у Веры с Вадимом просто общность интересов, воспоминания о юности. И ни о каких… отношениях и речи нет, – поспешила успокоить его Милица Андреевна.
– Я не об этом, – отложив карандаш, задумчиво произнес Борис Георгиевич. – Вы понимаете, если бы Вера вышла замуж за Вадима, то я был бы счастлив. Они очень подходят друг другу. Как мы с моей супругой, несмотря на разницу в возрасте, стали родными людьми с самой первой встречи. И потом, я же понимаю, что Вера посвятила мне свою жизнь. Я не хотел этого, но так уж получилось. Я ей не враг. Но если она захочет уехать – я не переживу. Да что же это за сквозняк такой?!
– Это я, – виновато улыбнулась Лина Георгиевна, протискиваясь в мастерскую. Открыть дверь пошире она отчего-то постеснялась. К работе Бориса Георгиевича в семье привыкли относиться трепетно. – Кушать готово. Пюре и котлеты, в салат только сметаны добавить или масла, кому как. Мила, ты как помидорный салат любишь? Боря со сметаной, а я – с маслом.
– Масло! Сметана! Кетчуп! Лина! – возмутился Борис Георгиевич. – Мы работаем!
– Так ведь уже больше часа, Боречка! У тебя поясница заболит, как в прошлый раз.
– У меня?! Поясница?! – взвился Борис Георгиевич. – Да ничего подобного!
– И Милочка устала с непривычки, – с нажимом проговорила Лина и подмигнула подруге.
– Я… наверное… Ну да, можно сделать перерыв, – пробормотала Милица Андреевна, недовольная тем, что их прервали.
– Еще десять минут. И сделаем перерыв, – решил оставить за собой последнее слово Борис Георгиевич. – Сядь вон там и не мешай, Лина, прошу тебя.
– Хорошо, – согласилась она, усаживаясь в стоявшее поодаль древнее кресло.
Пять минут просидела молча, любуясь издали, как работает брат, потом не выдержала:
– Боречка, ты только не сердись, ладно?
– Ну что еще? – обманутый ее льстивой интонацией, проворчал брат.
– Вы про Вадима говорили, я краем уха слышала. Ты же знаешь, как я за Веру волнуюсь. Она что-нибудь рассказывала тебе о Вадиме? Если он войдет в нашу семью, мы должны знать…
– Рассказывала, – не отрываясь от работы, произнес брат. – Конечно, рассказывала, а как же иначе? Он окончил нашу консерваторию, очень талантлив, жил в Москве, много работал за границей. В Италии, кажется. А потом у него заболела мать. Он все бросил и вернулся к ней. И этот поступок характеризует его с лучшей стороны!
В последней фразе прозвучал вызов, и Милица Андреевна предпочла проглотить вопрос, вертевшийся у нее на языке: а не проще ли было перевезти маму к себе? В Москву или Италию?
– Он отказался от успешной карьеры, чтобы постоянно находиться рядом с матерью. Сейчас занимается наукой, кажется, пишет кандидатскую. Я уверен, что так может поступить только человек порядочный! – горячился Борис Георгиевич. – Хотя, конечно, печально, что молодежь должна жертвовать многим ради нас, стариков. Тоже не следует заживаться на свете так долго. У Верочки теперь есть Вадим, и я…
