Наталья Калинина - Кто-то смеется
— У него правильные пропорции. Когда я делал этюд с его обнаженного торса…
— Подумаешь, пропорции. В мужчине не это главное.
Она замолчала, вспомнив сцену, которую подсмотрела зимой. Леля тряхнула головой, отгоняя воспоминания, но картинка, запечатленная в памяти, была не просто отчетливой — она казалась нестерпимой до боли.
…Ксюша сидела на коленях у Бориса, широко расставив ноги. Она была спиной к двери и потому не заметила появившуюся на пороге сестру. Волосы Ксюши свисали до самого пола и колыхались в такт ее мерным движениям. В этом колыхании было что-то загадочное, манящее, влекущее. Леля не могла отвести глаз, ноги точно к полу приросли. Как вдруг Борис открыл глаза, и их взгляды на секунду встретились…
— Что с тобой? Призрак увидела? — услыхала она где-то рядом Петин голос.
Она ухватилась за спинку стула и медленно открыла глаза.
— Ты увидела призрак? — допытывался Петя.
— Чепуха. Я не верю в эту чушь.
— А я верю. И мне бы очень хотелось написать привидение. Прозрачная тень скользит по дому. Это даже не тень, а контуры человеческой одежды. А внутри пустота. Мы сидим за обеденным столом с сосредоточенно земными лицами, а эта тень…
— Их время наступает, когда мы спим.
— Я в этом не уверен. Иногда, когда я беру в руки скрипку, мне начинает казаться, что я в комнате не один. Я чувствую, что кто-то невидимый хочет мне что-то сказать.
— Абсурд! — Леля решительно затрясла головой. — Ты перегрелся на солнышке, Петуня.
— Ну вот опять!
Леля протянула руку, взъерошила Петины вихры, приподнявшись, чмокнула его в щеку.
— Не обижайся. И когда состоится торжественная встреча?
— Завтра в одиннадцать тридцать в аэропорту. Виталик с мамой поедут их встречать.
— Я тоже хочу поехать. Я соскучилась по Ксюше.
— У них большой багаж. Ты не поместишься в машине.
— Но я хочу. Большой багаж, говоришь? Откуда ты знаешь?
— От Виталика. Они собираются отпраздновать здесь свое бракосочетание. Думаю, торжество состоится на лужайке у озера. Это будет очень красивое зрелище. Надо, чтоб горели факелы, а все дамы были в длинных платьях. Еще я слышал, они привезут обои под шелк и зеркало в спальню. Наверное, они проведут здесь медовый месяц.
Леля презрительно пожала плечами.
— Они давно живут вместе. И про это все на свете знают. Зачем устраивать цирк?
— Но это так красиво. Праздник у озера, спальня с зеркалом на потолке, обои под шелк… Я обязательно напишу интерьер их спальни. Обожаю писать интерьеры.
— Показуха — вот что это.
Ее щеки вспыхнули недобрым румянцем. Она сама не знала, почему так злится.
— Ты красивая, — вдруг сказал Петя. — Тебе идет, когда ты сердишься.
Она истерично расхохоталась и плюхнулась с размаху на диван.
— Ксюшка!.. Ой, не могу! Она думает, этот… Борис… Господи, ну почему она такая дуреха?
— Потому что она его любит. И вовсе она не дуреха. Он очень хотел, чтоб они поженились. И Ксеня сделала это ради него.
— Надо же, какая жертвенность. Моя старшая сестра превратилась в тряпку. А ведь раньше у нее был характер тверже алмаза. Я так любила Ксюшку за то, что у нее был такой характер.
Леля сложила руки на груди и уставилась в потолок. Ее глаза отыскали планету Венера, которую символизировала собой стройная гибкая женщина в прозрачном хитоне. Два года назад Петя увлекался Космосом и астрономией, и потолок на веранде стал живописным воплощением его фантазий. В Венере Леля узнала себя. С тех пор ее тело налилось и приобрело соблазнительно округлые формы. На Венеру теперь больше была похожа ее старшая сестра Ксения, обладавшая фигурой недоразвитого тинэйджера. Она пошла в мать — их мать до конца жизни сохранила хрупкую девичью фигуру.
— Ты видел ее? — вдруг спросила Леля, опершись на локти и глядя на Петю в упор. — Когда?
Он понял ее.
— Сегодня ночью. Она мне часто снится, хоть я и не был с ней знаком.
— Врешь. Отец встречался с Милкой, еще когда мама была жива. Мне рассказала об этом Шура-Колобок.
— Я могу поклясться тебе, что никогда не видел твою маму живой. — Петя сложил на груди свои большие неуклюжие руки и посмотрел на Лелю торжественно и печально. Потом он поднял глаза и отыскал на потолке Венеру. — Помнишь, я еще два года назад сказал: это она. Ты была тогда так похожа на нее. Теперь ты стала другой.
— Теперь на нее похожа Ксюша.
— Я совсем не то хотел сказать. Я хотел сказать, ты стала какой-то особенной и тебя уже трудно с кем-либо сравнить. Мне теперь сложнее будет тебя написать.
— Почему?
— Я с ума схожу, когда пытаюсь передать эту твою непохожесть. Вчера я от злости порезал холст.
— Ты что, влюбился в меня?
Она смотрела на него с насмешливым прищуром.
— Нет. Это что-то другое. Любовь — когда чувствуешь и разумом, и сердцем, а это больше похоже на морскую волну. Захлестнула с головой и не дает набрать в легкие воздуха. Но я справлюсь. Обязательно справлюсь. Ведь мы же с тобой брат и сестра, хоть и не по крови.
— Можешь сидеть себе под этой волной. Мне от этого ни жарко, ни холодно. Но лучше никому про это не говори, понял?
— Но почему? Они ведь нам родные — и Виталик, и мама, и…
— Ну вот, раскатал губы. Они умеют все опошлить, вот почему. Вывернуть наизнанку, исследовать под микроскопом, сделать выводы. После всех этих их разговоров жить противно. Когда отец начинает рассказывать за столом, как мама плакала, когда была беременная — боялась остаться в пятнах и некрасивой, — у него слезы на глазах и руки дрожат. Он не имеет никакого права об этом рассказывать. Потому что эти воспоминания принадлежат только ему и маме. И про то, как я, когда сломала лодыжку, хотела отравиться аспирином, тоже нельзя рассказывать. Понимаешь?
— А это правда, что Ксюша выпила димедрол, когда ее не пустили на чемпионат Европы среди юниоров?
— Откуда ты знаешь об этом?
— Не помню. Кажется, Виталик говорил. Но я не помню точно.
— Все это сплетни. Ксюша попала в больницу с острым приступом аппендицита, ясно?
— Семейная тайна за семью печатями.
— Хотя бы и так. Тем более, что ты не Барсов, а Суров, Петуня.
Петя надул губы и отвернулся.
— Ладно, мир, да? — Леля дотронулась до его локтя. — Ксюшка на самом деле выжрала килограмм димедрола. Но не потому, что ее не пустили на чемпионат.
— А почему?
— Если честно, Ксюшку меньше всего интересовали спортивные успехи сами по себе, хоть она и весьма тщеславная особа. Больше всего ее интересовал успех у мужчин. Где медали — там и успех, верно? Вот почему она с таким упорством зашнуровывала каждый божий день свои ботинки. Ей четырнадцати не было, когда она попробовала с мужчинами. Ей это очень понравилось. Она без ума влюбилась в Кустова, их балетмейстера, а он был большим любителем путешествовать по чужим койкам. Я только одного не могла понять: откуда она взяла столько димедрола?
