Отмель - Крейг Холли
В перерыве между онлайн-клиентами я попросила Джорджию заглянуть в почтовый ящик и проверить, не пришел ли ответ. Ответа не последовало, но меня ждало кое-что получше: в дверь постучали. В тот самый день я и познакомилась с Ариэллой.
Сейчас
Сегодня утром даже солнце не спешит показываться из-за облаков. Подозреваю, что большинство сиднейцев этому только рады. Приятно порой поваляться в постели в полумраке, уютно свернувшись под одеялом. Снаружи промозгло, хотя сейчас весна. Живые изгороди, окружающие наш двор, еще скованы холодом: они пока не готовы сбросить с себя зимний покров.
Чарльз по-прежнему крепко спит, не подозревая, что через каких-то четырнадцать коротких минут будильник нарушит его покой.
Проснувшись, он примется шумно собираться на работу и непременно разбудит Кики и Купа. Начнется новый день. Вот почему мне так дороги эти четырнадцать коротких минут утренней тишины. В них нуждается каждая мать.
Меня разбудило чувство тяжести в животе и шевеление под ребрами. На этой стадии беременности, на пятом месяце, ребенок ощущается гораздо сильнее.
Если перевернусь на другой бок, чтобы подняться с постели, Чарльз может почувствовать, как кровать прогибается под тяжестью моего веса, и это разбудит его быстрее любого будильника. Но если упущу возможность сделать то, с чего начинаю каждое утро, весь день пойдет коту под хвост.
Чарльз дышит глубоко и ровно: вдох-выдох, вдох-выдох. Я читала, что во время крепкого сна тело почти парализовано. Если муж впал в коматозный сон, он вряд ли почувствует мои движения. Как бы то ни было, я перекатываюсь на матрасе, пока ступни не касаются старого дубового паркета. Украдкой оглядываюсь на Чарльза и, увидев, что тот по-прежнему лежит неподвижно, направляюсь к журнальному столику под окном в эркере.
На столике, точно на витрине, бережно хранятся наши воспоминания. Мой смартфон и его ключи, хрустальная ваза, подаренная нам свекровью на десятилетнюю годовщину свадьбы (сейчас там стоят белые английские розы), серебряная шкатулка с золотой отделкой, фотография наших детей и нас с Чарльзом на фоне Эйфелевой башни; книга о загородных поместьях и до блеска начищенный подсвечник. Все это выглядит как настоящий музей нашей жизни. Порой я долго смотрю на памятные вещички, испытывая острое желание их уничтожить, швырнуть на пол, чтобы они разбились все до единой. Это доставило бы мне удовольствие: чего я не люблю, так это притворства.
Но сейчас мне нужен только один предмет: смартфон. Я беру его и ввожу пароль; к лицу приливает кровь. Щелкаю на ватсап, смотрю на имя человека, приславшего мне сообщение, и начинаю читать. В животе поднимается буря от резко нахлынувшего возбуждения. Я не знаю, влияет ли страсть на движения плода, но, почувствовав толчки ребенка в утробе, резко хватаюсь за столик, чтобы не потерять равновесие. Затем удаляю сообщение и кладу смартфон на место. Теперь можно приступать к делам.
Сквозь щель между тяжелыми бархатными шторами пробивается теплый желтый свет. У соседей включены наружные лампочки, которые освещают их огромный, растянувшийся по всему периметру участка сад, чем-то похожий на наш. Дома у нас, к слову, тоже почти одинаковые: пять уровней, с видом на реку.
В эту минуту Ариэлла и ее муж Матео спят в доме, слишком большом для них двоих. В доме, который кишмя кишит охранными устройствами. Пространство настолько пронизано тестостероном, что Ариэлле трудно дышать. Когда-то я думала, что могу ей помочь. Но в том-то и беда с соседями: лучше знать о них поменьше и держаться подальше.
Три месяца назад
Когда почти незнакомая женщина обнимает тебя при встрече и ее горячая кожа пахнет сдобой и ванилью, кудряшки щекочут тебе нос, а лучезарная улыбка освещает утро, это обескураживает. В последний раз, когда я касалась женской кожи, это была кожа моей матери. А чьей-нибудь кожи вообще – два дня назад, зажатая между скомканным постельным бельем и тяжестью веса мужа, давящей мне на живот. Ариэлла источает энергию любви, которой я завидую. Разве можно быть такой милой?
– Вы даже не представляете, как я обрадовалась, получив ваше приглашение. – Она улыбается, прижимая золотистый конверт к груди. – После Бонди все здесь кажется таким чужим. Конечно, это совсем недалеко. Но и не близко.
– Понимаю, – отвечаю я, не зная, куда деть руки. У меня ведь было всего две подруги, да и к приветливым женщинам я не привыкла. Моя мать всегда держится холодно. Она не учила меня, что можно быть такой открытой. Я складываю руки на груди. – Замечательно, что теперь у нас есть соседи. – Пытаюсь естественно улыбнуться. – Ваш дом пустовал больше года. А семья, живущая напротив, вечно в разъездах.
Гостья оглядывается через плечо:
– По-моему, район тут очень милый.
Я пожимаю плечами.
– Большинство местных жителей довольно замкнуты.
– В общем, я предвкушаю знакомство с тем же нетерпением, что и вы. – Она жмурится от удовольствия и, кажется, не лукавит.
Я кивком указываю на приглашение и чувствую, как щеки заливает румянец смущения. Какая же я дура! Устроила целое шоу: бумага с золотым обрезом, тщательный инструктаж Джорджии…
– Стало быть, сегодня вечером вы свободны и сможете с нами поужинать?
– Разумеется. Мэтти будет счастлив познакомиться с новыми соседями.
Я уже побывала в ее доме. В тот день, когда я впервые постучала в их дверь, мне открыла домработница. Ариэлла куда-то отлучилась, но я краем глаза увидела холл, и этого мне вполне хватило, чтобы представить жильцов. Он – позер, она обожает естественность. Он ездит на роскошном черном «ренджровере» с тонированными стеклами, тогда как она предпочитает гибрид, который меньше вредит природе. В холле у них висят зеркала с золотой отделкой в таких широких и вычурных рамах, что смотреть страшно. Полы из полированного мрамора вымораживают окружающее пространство и озаряют его сиянием, так что стены, потолок и пол сливаются в единое белоснежное целое. Мебель, скорее всего, выбирал муж. Судя по наряду Ариэллы – джинсовый комбинезон, поношенные сандалии и широкополая соломенная шляпа, – она типичная хипстерша, которая без ума от кофе и соковой диеты. Такая с большей охотой позагорает на пляже, чем пойдет на чопорный великосветский прием. Вот почему наш ужин будет совсем не таким. Я все распланировала. Тоже хочу стать хипстершей, сидящей на соковой диете. Хотя, конечно, совсем на нее не похожа.
– Может, что-нибудь взять с собой? – спрашивает Ариэлла.
– Совсем ничего. Только мужа.
Она звонко смеется, слегка запрокинув голову.
– Моего чудесного мужа, – говорит она.
И в этом слышится самая что ни на есть ложь.
Сейчас
Чарльз поднимается с постели, и остальные домочадцы следуют его примеру. Распорядок работает как часы, буднично и предсказуемо. Чарльз жалуется, что галстук не подходит к рубашке, и Джорджия второпях гладит ему другой. Кики сидит за кухонной стойкой, ест яичницу и просматривает свои последние видео заката, спальни, нового свитера и желтых листьев у нас в саду. Она во всем копирует отца и даже не догадывается об этом.
Скорее бы дети собрались и поехали в школу. Скорее бы наступило десять утра.
Сегодня Ариэлла намерена сообщить мне что-то важное. Я все еще храню ее записку, которая вместе с остальными лежит в пустой банке из-под свечи; крышка плотно закрыта. Эти записки – единственный для нас способ общаться откровенно, и мне приходится прятать их от мужа. Я кусаю губы, потому что дело явно принимает серьезный оборот и сейчас соседка нуждается во мне как никогда.
Куп набивает рот кукурузными хлопьями, пока Джорджия разогревает для него молоко в микроволновке. А я, откинувшись на спинку стула, наблюдаю, как идут дела в моем доме, хоть и не чувствую себя его хозяйкой. Мой имбирный чай совсем некрепкий и чуть теплый, как пот. Я постукиваю накрашенными ногтями по китайскому фарфору, поблескивающему сложным сине-белым узором в свете люстры.
