Ольга Егорова - Научи меня любить
Ночь мчалась навстречу, врезаясь в лобовое стекло всей своей чернотой и тысячами осколков бледно мерцающих звезд. Нужно было что-то сказать в ответ, и она сказала:
— Я просто ему обещала, понимаешь? Не злись, прошу тебя…
— Я не злюсь. Я всего лишь пытаюсь понять. Тебя и себя. И — не понимаю… Я не понимаю, зачем делаю это. Зачем мне нужно среди ночи тащиться бог весть куда, чтобы подобрать какого-то придурка, прицепить его и тащить в город. Зачем мне это нужно…
— Он не придурок, — хотела промолчать, но все-таки сказала Ирина.
— Хорошо, допустим. Тогда скажи, кто он? Я ведь, по крайней мере, должен иметь хотя бы приблизительное представление о том, ради кого, собственно…
— Он обыкновенный человек. Просто очень хороший человек…
— Ты давно его знаешь?
— Нет, совсем недавно.
— Вот как. И что же в нем хорошего?
— Все… Прошу тебя, Андрей, успокойся.
— Я спокоен. Я совершенно спокоен. Значит, хороший человек. Значит, недавно… И где же вы познакомились?
— Здесь, на трассе, и познакомились. Я шла мимо, а у него машина сломалась… Я ведь, кажется, уже говорила тебе.
Ирина не стала посвящать Андрея в подробности их странной встречи. Не стала говорить о том, что эта встреча была уже не первой. В принципе, та, первая, была не в счет, и рассказывать о ней было бы глупо. Не хотелось о ней рассказывать.
Вообще ни о чем не хотелось рассказывать Андрею, но теперь ее обязывало к этому «положение». Положение зависимости от человека, который благородно протянул руку помощи, прислушался к ее словам, пошел навстречу. От человека, который мчится сквозь ночь спасать черт знает кого, находящегося за двадцать с лишним километров от города — только потому, что так захотела она.
И от этой мысли стало совсем не по себе. Волна неприязни снова сменила непродолжительный момент нежности — она вдруг поняла, что он все продумал. Он всегда предпочитал видеть ее в зависимом положении, и вот теперь снова…
— Послушай, скажи. Скажи мне честно, зачем ты это делаешь? — спросила она, с трудом сдерживая дрожь в голосе.
Он долго молчал. Так долго, что она решила уже с раздражением повторить свой вопрос. Но не успела.
— Я же сказал тебе уже: сам не знаю. Просто, наверное, я почувствовал, что ты меня возненавидишь. Возненавидишь, если я этого не сделаю.
— Андрей…
Он сидел, нахмурившись, сосредоточенно глядя на полосу дороги, высветленную фарами. Ей вдруг стало жаль этого человека, который, наверное, до сих пор любил ее. По-своему, но все-таки любил.
— Глупости. Я не способна ненавидеть, ты же знаешь.
— Может, ты и сама не знаешь. Ты ведь не видела своего лица в тот момент, когда требовала остановить машину.
— И что же было с моим лицом?
— Не знаю, что это было… Может быть, ты мне скажешь, Ирка. Там, на трассе, с этим парнем — что это было?
Ирина вздохнула и отвела взгляд. Если бы она могла ответить…
Что это было, она не знала. Знала точно только одно — что ей было легко и просто. Что ей было хорошо рядом с этим немного смешным парнем, который умеет смотреть на облака так, как смотрит настоящий ребенок.
— Брось, Андрей. Не стоит усложнять. Я просто обещала помочь, вот и все.
Больше к этой теме не возвращались. Ехали почти молча, лишь изредка перебрасываясь незначительными фразами. Она задала пару вопросов о том, как прошел отдых на даче, выслушала рассеянно и тут же забыла — про дачу, про Пипина, и даже про то, как чертовски плохо было Андрею на этой даче, как он все время думал — о ней. Отметила про себя равнодушно, что она-то о нем совсем не вспоминала, ни разу за весь день…
— Вот он, этот поворот. Только что-то я никого здесь не вижу…
он притормозил, остановил машину.
— Ты уверен? — спросила Ирина, хотя и сама уже была уверена совершенно точно: поворот был именно этот.
Деревья были знакомыми — врут те, кто говорит, что все деревья похожи друг на друга! — и изгиб дороги, и даже неразличимая в ночной темноте желтая трава. Вот здесь, совсем неподалеку, должен был стоять сломавшийся «баклажан»…
Вокруг было пусто. Абсолютно и неосязаемо пусто. Она крикнула на всякий случай:
— Никита!
И услышала в ответ знакомый голос:
— Вот как. Оказывается, его зовут Никита…
Совсем не тот голос, который так хотела услышать.
Она удалялась от него — быстрыми шагами, почти вприпрыжку, как ходят обычно еще не оформившиеся, не осознающие своей женственности девочки-подростки. Она всегда пленяла его этой своей мальчишеской походкой, так трогательно не похожей на степенный шаг «от бедра» с обязательным покручиванием этого бедра, свойственный большинству женщин ее возраста.
Тогда, шесть лет назад, он влюбился сначала в эту ее походку.
Бледно-желтый свет фонаря возле подъезда в последний раз смутно осветил янтарные волосы, рассыпавшиеся бахромой ниже плеч. Она обернулась, махнула рукой на прощание. Кажется, улыбнулась даже — и скрылась в темноте подъезда.
Он тоже улыбнулся в ответ, хотя прекрасно понимал, что его далекая улыбка останется незамеченной. Неразличимой.
Что ж, пусть — он дарит ее бескорыстно, не рассчитывая ни на какое вознаграждение. Даже на самую малость.
И все же…
В чем-то он допустил ошибку. В какой-то момент, который теперь уже не вернешь, а значит, ничего не изменишь — он сделал что-то не так. Наверное, именно тогда все это и началось. Тогда и появилась эта неосознанная тревога, это постоянно преследующее ощущение страха перед завтрашним днем. Тогда и начались бурные сцены, тогда он впервые повел себя грубо, потому что уже просто не знал, как защититься от этого гнетущего чувства неуверенности в завтрашнем дне.
Как будто однажды их любви кто-то вынес смертный приговор, забыв при этом уточнить дату его исполнения. Приговор, обжалованию не подлежащий. Или как будто она, любовь эта, заболела неизлечимой болезнью, которая подтачивала ее день за днем, вытягивала силы.
Он боролся как мог, защищался…
А она никогда не догадывалась, что он защищается. Она думала, что он — нападает. И не могла понять, никогда не могла понять, что ему просто страшно…
Горстка пепла, серого с оранжевыми прожилками, упала на колено, стремительно очертив вокруг себя островок с обуглившимися берегами.
— Черт, — выругался Андрей, — вот ведь, прожег новые штаны.
Выкинул недокуренную сигарету за окно, стряхнул с колена еще не остывший пепел.
Пора было возвращаться домой. Свет в ее окне давно зажегся — значит, она дошла благополучно и делать ему здесь, возле ее подъезда, больше нечего. Он представил себе, как она ходит по комнате, задумчиво и неторопливо развешивает одежду на плечики. Наверняка, успела уже включить проигрыватель. Гайдн, симфония №94 — «Сюрприз». Чаще всего она в последнее время слушает почему-то именно этот «Сюрприз». О чем она думает? О ком?…
