Татьяна Ковалева - Чаша любви
Позволяю себе усмехнуться:
— Да, но с таким лицом ходят в атаку на врага.
— Знаешь что! — наконец взрывается он. — Ты ведешь себя возмутительно. Ты просто фурия!
— Ах, ах! — качаю головой я. — Мне кажется, на фурию больше похож ты, хоть и вырядился в мужской костюм. Как у тебя вообще с самокритикой?
Константин грохает кулаком по столу, торт при этом подпрыгивает, однако приземляется благополучно. Константин прямо-таки рявкает (иного слова и не подберешь):
— Ну хватит! С меня достаточно! Я надолго запомню этот холодный дом.
Отвечаю ему тихим голосом:
— Ты, верно, думаешь, что когда стучишь по столу, больше похож на мужчину? Лучше бы, Константин, ты рубашку на себе рвал или скрежетал зубами… Зачем мебель-то ломать?
Он вообще теряет дар речи, челюсть его отвисает. Он сейчас затопает на меня ногами. Он растопчет меня вместе с израненным тортом, размажет по полу. Он, хоть и не герой, но вон какой здоровущий!..
Наверное, Константин прочитывает насмешку в моих глазах.
— Злая, злая! Одинокая… — вскрикивает он, да, пожалуй, и не вскрикивает, а взвизгивает.
Как и вчера, Константин круто разворачивается на каблуках (пребывая в расстроенных чувствах, он забыл сегодня разуться в прихожей) и выскакивает из кухни. Через мгновение ужасно хлопает дверь; вздрагивают стены.
Я зажимаю руками уши, озираюсь на потолок. Мне кажется, наш дом начала девятнадцатого века сейчас рухнет. Но дом выдерживает — в прежние времена крепко строили.
Минут пять сижу неподвижно. Ощущаю себя униженной и даже побитой. Меня будто действительно топтали ногами. Меня били под дых и по другим болевым точкам. Все запрещенные приемы по отношению ко мне применили.
Я горько усмехаюсь:
«Даже ум женщине не во благо!»
Вижу на полу, на нашем красивом светлом паркете, две жирные черные точки и полосы.
«Разворачивался вражеский танк!»
Это следы от каблуков Константина.
Иду в чулан за тряпкой. Возвращаюсь на кухню. Становлюсь на колени — на свои белые нежные коленочки, — начинаю оттирать грязь. «И к чему мне такие приключения? Читала бы себе умную книжку». Наш разлюбезный новый паркет блестит. Я тру и тру, я обливаюсь потом. Я, кажется, уже стерла лак, а черные пятна все не оттираются.
— И на самом виду! — горько сетую я.
«И это при моей почти патологической тяге к чистоте!»
— О, злодей!.. — восклицаю и бросаю косой взгляд на дверь. — Лучше бы ты не приходил. Запомни, запомни наш дом. Но забудь… забудь навсегда сюда дорогу.
Ловлю себя на том, что сейчас действительно похожа на фурию. От того едва не плачу. Но разве я виновата? Меня до этого состояния довели…
«А надеялась, что сегодня крепка духом».
Оттираю паркет до онемения в пальцах.
— Да из какой дурацкой резины его каблуки?
Мне уже хочется плакать. Я бессильна. И злость все нарастает во мне. Прикусываю нижнюю губу.
И в этот момент от входной двери слышится звонок.
Вздрагиваю, сидя на полу; мне, чтобы вспыхнуть, кажется, достаточно одной искры.
«Ах, ты еще не все сказал, умник! А вот я тебя сейчас тряпкой!..»
Я вскакиваю и в самом решительном настроении иду в прихожую. Крепко сжимаю мокрую тряпку.
«За все, за все отыграюсь! И за безжалостно отнятое время, и за испорченный торт, и за разрисованный паркет. А главное, за меня — униженную и оскорбленную!»
Открываю замки, резко распахиваю дверь и… нос к носу сталкиваюсь с тетей. У нее — полная сумка покупок и довольное лицо:
— Поторговалась — дешевле взяла.
Она приглядывается ко мне:
— Что это с тобой, Аленка? Прямо фурия! И с тряпкой. Уборку делаешь, что ли? Но я только вчера пол мыла.
— Нет, ничего, — спохватываюсь я. — Все нормально. Чай на кухне пролила.
Тетушка оглядывает меня критически:
— Растрепанная какая-то…
Я перед зеркалом поправляю челку, приглаживаю прядь, торчащую над ухом. Надо успокоиться, а то сейчас искрить начну.
Тетя проходит на кухню.
— Откуда цветы?
— Какие цветы? — тяну время.
— Что, с утра Константин приходил?
Я не успеваю ответить, ибо в этот момент опять раздается звонок. У меня над головой. Причем — продолжительный звонок, настойчивый.
«Ну когда же этому придет конец! Неужели ему не ясно, что номер не пройдет? Что я лучше останусь одинокой? Или он уже слов не понимает! Цветы носит? Я сейчас верну ему цветы. Швырну к ногам!»
Свирепой тигрицей следую на кухню, решительно закусываю нижнюю губу, хватаю со стола цветы.
Звонок раздается опять.
«Звонишь? Звони, звони!.. Сейчас дозвонишься! Сейчас, я уже иду!.. Я тебе эти цветочки — в физиономию!..»
Возбужденно пришептывая что-то бранное, я открываю наконец замки, распахиваю дверь…
… и едва не вскрикиваю.
Передо мной стоит Саша. С цветком. С розой. На длинной-длинной ножке.
Я прямо чувствую, как становятся круглыми от изумления мои глаза:
— Вы?
— Я, — он просто пожимает плечами и улыбается.
Он так улыбается, что мне хочется зажмуриться. Его улыбка — свет.
Саша оглядывается. Он, кажется, не может понять моего изумления; он думает: может, у него за спиной стоит еще кто-то…
Говорит тихо:
— Да, это я. Почему бы и нет? — глаза его вдруг полнятся восхищением. — Какая вы сегодня!
— Какая? — пугаюсь я.
— Красивая. Красивее, чем вчера…
И он протягивает мне розу.
В правой руке у меня букет, которым я только что помахивала, будто веником. Принимаю розу левой. Забывшись, прижимаю цветок к груди. Роза укалывает мне сердце.
Кто-то дышит в затылок. Я совсем забыла про тетю.
— Кто там, Алена? — выглядывает она у меня из-за плеча.
Увидев Сашу, тетушка тихо ахает — совсем тихо. Ее аханье слышу только я. Оно меня впечатляет. А тетушку впечатляет Саша.
Он легонько кивает ей, лучезарный.
С моей тетушкой творится невообразимое. Она на минуту теряет дар речи. Она сейчас, кажется, сделает книксен. Но, слава богу, до книксена не доходит!
Тетя Оля переводит взгляд на меня. Смотрит укоризненно и наконец молвит:
— Что же ты не приглашаешь молодого человека?
— Да, действительно! — спохватываюсь я. — Простите! Я просто потрясена… вашей розой!
Отступив шаг назад, я приглашаю Сашу. А сама думаю: «Не дай Бог сейчас явится этот сумасшедший, который целую ночь думал. Что тогда будет?»
Выразительно смотрю на тетку, показываю глазами на изуродованный торт, вернее на бренные его остатки. Но тетя не понимает меня, смотрит вопросительно.
Присев возле тумбочки, я выбираю для Саши тапочки. Запахиваю халат, прячу сахарные коленки. Тапочки выбрать не просто: нога у Саши, смотрю, чуть не в два раза больше моей. Те, что давали Константину, почему-то не хочу предлагать. Тапочки Луки тоже мелковаты. Нахожу какие-то — без задников.
