Татьяна Ковалева - Чаша любви
«Отец!» — кричу я.
Но он меня не слышит.
«Я здесь! Твоя дочь. С тобой на облаке».
Сияние исходит от белых одежд его. Царит молчание.
Мне от этого больно. Кажется, прежде он разговаривал со мной. Какой проступок я совершила? За что он наказывает меня?
Я бегу к нему.
«Прости меня, отец!» — кричу сквозь плач и сама не понимаю, за что прошу прощения.
Не боюсь унизиться. Это же отец. Это же Бог!
Я подбегаю к отцу и почти со страхом и одновременно с благоговением беру его за плечо. Колотится сердце, сжимается трепетная душа… Плечо столь твердо, что кажется на ощупь каменным.
Как, однако же, силен мой отец!
«Я дочь твоя! Посмотри на меня! Узнай меня! О, отец!..»
Бог медленно-медленно поворачивается. При этом замирает почему-то мое сердце. Я сама узнаю ли его? Я ведь так долго его не видела. Практически ничего не помню.
Он поворачивается. А мне кажется, проходят столетня. Я умираю и рождаюсь вновь, умираю и рождаюсь… Но это для меня — столетия. А для любимого отца моего — миг. А те горы, что внизу, — всего лишь пыль для него.
Я уже вижу часть его лица. Я в который раз открываю для себя, как красив мой отец.
И вот он повернулся…
«О Господи!..» — я зажимаю рот рукой.
Это же Саша. Как я не догадалась? Это же его твердые каменные плечи. Незнакомый мне человек. Но он одновременно и отец мой.
«Ты мой отец?»
Он улыбается:
«Я — благословение».
«А я?»
«Ты так устала, девочка, что спишь на столе».
Я вздрагиваю от его прикосновения.
Тетушка гладит меня по плечу:
— Аленка! Ты что? Ты так устала, девочка, что спишь на столе? Поднимайся, ложись в постель. И не расстраивайся. Бог с ним — с Константином. Все образуется, все будет хорошо. У тебя — непременно будет хорошо. Ведь ты у нас красавица. Ты очень похожа на отца. А он был — загляденье! Не то что этот жмот, отчим твой…
В эту ночь я больше не вижу снов. Я засыпаю — будто проваливаюсь в подземелье. Будто умираю. А наутро возрождаюсь… В окно светит солнце. Весело щебечут на улице птицы. Залетает ветерок в приоткрытую форточку и колышет занавески. На душе хорошо, тихо.
Тетушки, кажется, дома нет. Она собиралась сегодня на рынок — за зеленью и овощами.
С полчаса нежусь в постели. Мне сегодня некуда спешить. Хорошо поработал — хорошо отдохнули. Откидываю одеяло, купаюсь в солнечном свете. Я люблю свое тело. Оно сейчас золотое. И нежное-нежное. Гладкое. Провожу рукой по бедру. Очень гладкое и упругое! Теплое. Я — жар-птица из сказки. Сердце отчего-то замирает. Какая-то мысль на подходе. Но никак не оформится. Будто я что-то забыла.
«Вот оно! Рубашка цвета хаки…»
Но уж нет! С утра не раскисну. С утра я бодра, крепка духом. Я — жар-птица волшебная. Ах, какой во мне жар! Это любовь, которая просится наружу, но никак не найдет выход. Это сила, которая поднимает меня под небеса. Это крылья мои. Я расправляю эти крылья и парю высоко-высоко. Над людьми, над Константином и Александром, над проблемами, над печалями и невзгодами. И уж не жар-птица я, а утренняя звезда, свет которой прекрасен!
— Чучело! — говорю себе.
Поднимаюсь с постели и, пройдя по халату, который только и мечтает о том, чтоб обнять меня, направляюсь в ванную.
Принимаю душ. Пою песню. Жалею, что я не композитор и что не знаю нотной грамоты, иначе записала бы то, что пою.
Слова простые: «Ты — мой Бог, а я твоя богиня».
Слова и мелодия всплыли в памяти сами собой. Или я их только что придумала. Через минуту я их забуду. Не забуду только Бога, благословение его. И себя не забуду — златотелую богиню утренней зари.
Очень уютно в ванной после ремонта. Цвет итальянского кафеля почти так же нежен, как цвет моей кожи. А вон та плитка наглухо закрыла потайной «глазок» Луки.
Улыбаюсь:
«Какая все-таки дура я была! Молодая… Могла б и потешить старика: повернуться, одним бочком, другим… Предстать в более выгодном свете; растревожить Луку — колыхнуть грудь, поплескаться… Не растаяла б в воде русалка!»
Тут же себя и укоряю:
«Это сейчас ты дура! Старая… От жара, что горит внутри, куда-то не туда тебя бросает! Инстинкт начинает забирать верх над разумом».
Освежившись, выхожу из ванной. Шлепаю по полу босиком.
— Где ты, мой халат? Теперь я твоя…
После завтрака, еще взбодренная кофе, в очень хорошем настроении иду к себе в комнату. Опять что-то напеваю. Тетушки Оли еще нет.
По привычке тянет к столу. Эрика призывно улыбается, в луче солнца ослепительно поблескивает каретка.
Но я верна своему слову: у меня с сегодняшнего дня отпуск.
До полудня валяюсь в постели. С Диккенсом… Однако чтение не идет. Я не столько читаю, сколько изучаю работу мастера. Разбираю сотворенное им на фрагменты. Выискиваю швы. На некоторых страницах надолго задерживаюсь. Любуюсь мыслью, наслаждаюсь насыщенностью текста; у мастера каждое слово к месту и работает.
В прихожей раздается звонок. Я досадую на тетушку: опять она забыла ключи. Или лепится искать их на дне сумки… Звонок заливается все настойчивей. «Ах, тетя!..» — бурчу. Да, найти ключи не просто, когда сумка полна снедью. Впрочем каюсь! Я сама редко открываю ключом.
Подбегаю к двери (надо побыстрее открыть и вернуться к мастеру Диккенсу), щелкаю замками, дергаю ручку на себя. И… замираю на пороге.
Это явился Константин.
Вид у него, как у провинившейся собаки. Кажется, даже вихры несколько опали и отвисли щеки; под глазами — сероватые круги. Костюм — вчерашний, галстук — тот же, букет — как полагается, торта нет.
Фантастика! Впервые при Константине нет торта.
На дрожащих губах едва удерживается улыбка. Глаза — испуганные:
— Алена, я…
— А где торт? — перебиваю бесцеремонно. — Без торта не пущу. Вчера испортил!
Константин так напуган, что не понимает шутки. Но глаза его маленько повеселели. Как же! С тортом обещали пустить. А может быть, и простить.
Он зажимает букет под мышкой, потом спохватывается и дарит его мне. Извиняется. Я принимаю, конечно… принимаю цветы с суровым видом амазонки. Мне просто любопытно, что будет дальше. Ведь Константин сейчас действует без консультанта, на свои страх и риск. Избавившись от букета, он начинает разыскивать по карманам кошелек:
— Торт? Это я мигом! Как же я забыл!
— Да, испортил вчера торт. Сам виноват!
«Какая-то я сегодня не злая».
Наконец он нащупал искомое, в глазах появилась некая осмысленность:
— Вот он! Кошелек…
— Зачем?
— Как зачем? — Константин удивлен. — За тортом же бежать. Или у вас бесплатно дают?
