Уильям Блум - Кентерберийская сказочка
– Да, это точно. Почему же так устроено, что люди – такие глупые?
– Вот уж такие.
Она принялась поглаживать его по животу.
– Смотри. Больше становится.
– Знаю.
– А ты его остановить не можешь? Почему это происходит? А можешь его заставить?
– Не знаю.
– Он очень умный.
– У любого так.
– У любого?
– Если ты достаточно взрослый. Даже у меня так, Дженни.
– Правда?
– Ну да.
Он не заставил себя долго ждать. Понежился на боку – и хватит. Он отвердел, выпрямился, заострился. Дженни обвила его рукой, обвила мой пошатнувшийся разум.
– Какой умный, в жизни ничего умнее не видела.
– Не знаю.
– А что тебе не нравится?
– То, что потом весь мокрый – внизу. Дженни вспыхнула.
– Все равно, умный. Наверное, по-другому никак нельзя.
Ее рука продолжала скользить по окрепшему валу, бедра его задвигались в такт, он положил руку на ее плоть. Лежа вот так, со скрещенными руками, они напоминали дурацкие карикатуры, когда все кругом голые, но пытаются прикрыть интимные места друг друга. Но эти детишки и вправду решили дать волю рукам. Через полминуты они глубоко сопели в унисон, и Тристрам перекатился на нее. Она застонала, с губ ее едва не сорвалось «не надо», но, видно, произнести эти слова не хватило сил. Они явно намеревались совершить свой акт – прямо у меня перед глазами. Да, это тебе не рисуночки, не кино, не резиновые игрушечки – совокупление без дураков, крупным планом. А мой собственный вояка – МОЙ СОБСТВЕННЫЙ – вовсю бунтовал в штанах, требуя свободы, и я расстегнул молнию.
Бедра Тристрама ходили ходуном, Дженни постанывала под ним. Они хотели, чтобы у них получилось, получилось по-настоящему, а я достал моего Большого Джона из его ларца и дал ему подышать вечерним воздухом… я вцепился в него, глядя, как ворочаются и мнут друг друга детишки. Вдруг они остановились. Все звуки исчезли, Тристрам скатился с нее. Уже? Так быстро? Не может быть. В глазах Тристрама стояли слезы, Дженни была ошеломлена.
– Дженни, Дженни, прости меня. Я не знал, что нужно делать. И все испортил.
Я был готов плакать вместе с ним. Она нежно погладила его по руке.
– Ничего страшного. Это ведь первый раз, а я… я же девственница, да? Значит, ты должен прорвать эту штуку.
– Забыл. Это я во всем виноват. Только я.
– Нет. И я тоже. Надо было тебе помочь.
И я тоже. Привет, ребята, я виноват вместе с вами.
И они свернулись калачиком в объятиях друг друга. Им было плевать, что в этот вечер они не довели дело до конца. Они уютно приткнулись друг к дружке – счастливые, умиротворенные, довольные, а я сидел на холоде и держал в руках мой жалкий член. Им там тепло… он – отец и сын, она – мать и дочь. Я поежился, табурет подо мной скрипнул, и они это услышали.
– Слышал? – спросила Дженни. – Что это?
– Не знаю. Птица, наверное, или белка какая-нибудь. Не человек же – мы бы его давным-давно засекли.
– А который час?
– Одиннадцать.
– Тебе уже пора, да?
– Ты бы хотела, чтоб я остался?
– Конечно, но зачем тебе подставляться? Начнут приставать, выпытывать.
– Тогда давай уйдем вместе. Ладно?
– Конечно, как же еще? Вот было бы здорово, если бы мы в одну школу ходили.
– Мы бы учебу совсем забросили. Представляешь, идет алгебра, а мы на задней парте держимся за руки. Эй, Холланд, прекрати целоваться и слушай. А что касается вас, мисс Траншан…
Они оделись, уже совершенно не стесняясь друг друга, не глазея в изумлении. Сложили шерстяное одеяло, стеганое, убрали печенье в коробку, все завернули в пластиковый мат и убрали в угол.
– Лампа, – напомнил Тристрам.
Дженни завернула фитилек, подула – и все исчезло. Они больше не сказали ни слова и вышли из сарая. Разошлись по своим садам, потом свистнул он, а через несколько секунд и она.
А я сидел один на кухонном табурете, чувствуя себя паршивее некуда; Большой Джон, скукожившись, безвольно свалился на бок.
ГЛАВА 13
Наутро за завтраком мама спросила, где я был и чем занимался вчера вечером. Я огрызнулся – тебе какое дело? Раньше я никогда в таком тоне с ней не разговаривал, и она, никак внешне не отреагировав, просто вышла из кухни. Когда спустился отец, она вернулась и вела себя так, будто ничего не случилось, стараясь, впрочем, ко мне не обращаться.
По пути в школу участок вдоль Малберри-роу я преодолел крадучись, стараясь никому не попасться на глаза. Столкнуться лицом к лицу с Тристрамом – это было выше моих сил. Мне хотелось увидеть его, понаблюдать за ним – но не встречаться наедине. Я не чувствовал за собой никакой вины, мне не было стыдно. Не было тут и зависти, а просто глубокая боль: ведь и сам он, и то, чем он владеет, – отчасти это должно принадлежать мне. Господи, эту глубокую боль мне причиняли они оба.
В школе какой-то мудрила-староста навесил на меня дежурство по буфету, где я и увидел Тристрама – он стоял с группой тех же мальчишек, что в прошлое утро кричали ему «давай к нам». Он пил свою полпинты молока и заедал булочкой с кремом. Вид у него был вполне обычный, и это мне напрочь не понравилось. Он стоял с мальчишками и как ни в чем не бывало смеялся.
– Вечером пойдешь?
– Вся шайка идет.
– Фейерверк будет и все такое. Печеные яблоки, картошка – все, как положено. Можем с собой даже Евнуха притащить, если захотим.
– Нужен он больно. Из-за него картошка в горле застрянет.
– И из классической школы народ придет. Вот уж повеселимся – особенно если будут нарываться. Наших-то будет, самое малое, человек тридцать. Так что всем нос натянем в случае чего. Ну, Холланд, пойдешь?
– Не знаю.
– Мамочка не пустит?
– Ладно тебе дурить.
– В чем же тогда дело?
– Просто… просто нет желания.
– Мамочка не пустит, ясное дело.
– Отвали.
– А что же тогда?
– Вы же не все идете? – спросил Тристрам.
– Как не все? Все. А ты? Что делать с мамочкой?
– Да ни при чем тут мамочка, что пристали? Не могу, и все.
– Почему? Почему?
– Не суйте свои дурацкие носы, куда не надо.
– Почему? – хором закричали они.
– Потому что занят я. Встречаюсь с кем-то. Довольны?
На мгновение наступила тишина.
– Ишь ты, какие мы важные. Холланд, важная птица.
– С нами и знаться не желает, а?
– Ну и птица. Важная птица. Птица-Холланд. Птица-Холланд.
– Это девочка.
Снова наступила тишина. Тристраму стало неловко.
– Девочка?
– Завел себе подружку, а мы ничего не знаем?
– А ты уже…?
– Мой брат – да.
– Ладно скромничать. Не придуривайся.
– Что же ты тогда с ней делал?
– Хоть поцеловал?
– Или еще что?
– Ах, какие мы благовоспитанные! Тоже мне, рыцарь нашелся!
