Джеймс Джонс - Не страшись урагана любви
— Потому что ты мало думаешь. Зачем тебе было ее цеплять?
— Я не цеплял. Меня подцепили.
— Пусть так. Но Сэм тебе вроде нравится.
— Нравится! Да я его люблю! Иначе я бы никогда не вез вот эту славную, милую дамочку. Только ради Сэма!
— Тогда как же ты можешь спать с его старушкой?
— Всякий мужчина обязан сам присматривать за своей мочалкой, — ответил Бонхэм.
— Это правило? Поэтому ты так поступаешь?
— Так жизнь поступает.
— Ты бы не цеплялся к ней. Есть вероятность потерять все твое…
— Я же сказал, я не цеплялся. Меня подцепили.
— Тогда сделай так, чтобы тебя не цепляли. Есть вероятность потерять шхуну и все прочее. Он может востребовать долг?
— Не знаю. Надо посмотреть, когда вернемся в Га-Бей. Но я так не думаю.
— Тогда есть еще следующие десять тысяч, — сказал Грант, качая головой. — А как Орлоффски? Он знает?
— Может подозревать. А твоя жена?
— Именно она первой и сказала, — с печальной улыбкой ответил Грант. — Но я уже и сам подозревал. Ты не очень-то осторожен, Эл.
Бонхэм оторвал взгляд от нактоуза, глянул на Гранта, и неожиданно его тусклые глаза вспыхнули.
— В жизни мужчины есть времена, когда он плевать хотел. На все. На последствия и все такое. Кажется, я сейчас в таком положении.
— Но ты всю жизнь на это работал: на этот корабль, на компанию, — вставил Грант. — Это твоя мечта.
— Знаю. Но это мне тоже нравится. — Он наклонил голову в сторону спящей Кэти. — Очень нравится. И я буду продолжать. В течение поездки уж точно. И потом, если сумею.
Он посмотрел на компас и повернул штурвал вправо;
— Что ж, раз нравится… — проговорил Грант. Он думал о том, что жена Бонхэма Летта рассказывала о нем. Как же все это получается? Как свести все воедино?
— Я мог бы поговорить с ней, — очень тихо сказал Бонхэм.
— Я бы не говорил с ней напрямик. Но можно слегка пощупать. Хотя, конечно, лучше не рисковать и выйти из игры. Сейчас, например. Прямо сейчас.
— Дело сделано, — так же тихо ответил Бонхэм. — Достаточно одного раза. Поэтому зачем бросать. Да я и говорил тебе…
— Я понял, — сказал Грант. — Как говорит один мой приятель-художник: парень, я там был.
— Хочешь постоять у штурвала? — с ухмылкой, но тем же тихим, придушенным голосом спросил Бонхэм.
— Думаешь, сумею? — сказал Грант. У него было ощущение разбитости и печали, но мысль о штурвале подбодрила.
— Конечно. А что здесь особенного? Держи, как она идет. Ветер меняется медленно, и она слегка уходит влево. Пусть. Просто изредка возвращай ее вправо. Постарайся держать ее вот на этом деленьице. Это юго-запад, три четверти на юг. Не обращай внимания на деления, они очень мелкие. — Перед уходом он слегка ослабил паруса. — Ветер чуть отклонился к северу, но она не уйдет далеко. Разве что чуть-чуть. — Затем он медленно отошел, передав Гранту штурвал, и сел, сгорбившись и уперев локти в колени, на кормовую скамью. Он смотрел туда, где, скорчившись, спала Кэти Файнер. Он дол-то смотрел в этом направлении. Затем выпрямился и откинулся на спинку, глубоко-глубоко вздохнув, и вздох его казался бесконечным, пока он не оборвал его. Грант узнал этот вздох — вздох ныряльщика в маске.
Через полчаса он вернул штурвал Бонхэму, надел тяжелую куртку и сел на кормовую скамью. Ему было холодно, холодно от бесприютности, подумал он. Наконец, хорошенько глотнув спиртного, он соскользнул на пол кабины и вытянулся.
Он спал, когда они проходили мимо Педро-Бэнк. Но работа, когда меняли курс, его разбудила. Бонхэм все еще был у штурвала, где он и стоял, когда Грант отключился. Ветер дул, меняя направление с севера на запад и почти на северо-восток, и заметно свежел. Бонхэм уже поправил курс, пока они спали, потому что сейчас он снова шел вправо. Сверху вопили Орлоффски и Хирург.
— Я могу помочь? — спросил, садясь, Грант. — Что я могу сделать?
— Все сделано, — хрипловато ответил Бонхэм. Между ногами у него была зажата бутылка джина. Но глаза и руки сохраняли твердость. — Мы перебросили паруса.
— Но ты их уже перебрасывал, пока я спал, и я не проснулся, — сказал Грант с ощущением то ли собственной глупости, то ли вины, то ли и того, и другого.
— Конечно, — хрипловато ответил Бонхэм. — Ты и не должен был проснуться, потому что я все делал сам.
— О!
— А в этот раз я решил, какого черта? Пусть эти жопы поработают. Чтоб знали, что они в морском плавании. — Он помолчал. Потом тихо спросил: — Ты думаешь, она и вправду ему скажет?
— Не знаю, — ответил Грант. — Честно, не знаю. Надеюсь, что нет. Может, и не скажет.
Разговор оборвался, так как сверху вернулись с заспанными лицами Орлоффски и Хирург, и пока они пили из бутылки Бонхэма, Бонхэм молчал.
— Ну, мне на все плевать, — наконец сказал он Гранту. — На все». — Он говорил это при всех, но они, конечно, не поняли, о чем речь.
— Хочешь, я тебя сменю? — как обычно грубо спросил Орлоффски.
— Нет, — ответил Бонхэм. — Может, я тебя позднее разбужу.
Ветер упал, но они все равно шли довольно быстро, еще до рассвета они должны были дойти до морских путей. Было около трех часов утра. Грант тоже выпил и снова лег, как и Хирург с Орлоффски. Бонхэм оставался у штурвала.
Грант проснулся в три тридцать. А в четыре тридцать Ирма и Лаки выскочили из салона в истерике. За ними плелся Бен.
Грант полудремал. Он тут же сообразил, стоило ему проснуться, а на это ушло четыре-пять секунд, что он абсолютно недооценил страха Лаки перед парусным кораблем. Она говорила, что боится, но он счел это риторическим оборотом, ну, хоть наполовину риторическим. Сейчас она бежала из салона с воплем «Стойте!», за ней — Ирма, с тем же воплем. Грант мгновенно бросился ей навстречу и схватил ее у выхода, заставив Ирму — и обезумевшего с виду Бена — остановиться в узком проходе.
— Прекрати! Прекрати! — закричал Грант и слегка потряс ее за плечи. — Что, черт подери, происходит?
— Смотри! Смотри! — завопила она в ответ и показала. Глаза у нее были так распахнуты, что, кажется, и не видели. Грант, развернувшись, проследил направление ее руки и увидел то, за чем они с Бонхэмом следили уже почти час: слева по борту, примерно в миле от них, наперерез их курсу шло грузовое судно (или танкер), напоминавшее движущуюся рождественскую елку в огнях. Они с Бонхэмом еще раньше видели два таких же судна, хотя оба они были значительно севернее и пересекли их курс до того, как их заметили. «Наяда» находилась на одном из главных судоходных путей между Северной и Южной Америкой.
