Мириам Рафтери - По вине Аполлона
Я широко улыбнулась, увидев в руках у нее тарелки. На каждой было по жареному яйцу и хрустящему ломтику бекона.
– Благослови вас Бог, – проговорила я, беря у нее одну из тарелок.
Отдав мне мою порцию, она открыла дверь в загончик и поставила вторую тарелку перед Аполлоном. Он тут же навострил уши и, потянувшись, обнюхал щиколотки миссис О'Хары. К моему изумлению она наклонилась и почесала у него за ухом.
– Уверена, порода у него не такая уж и плохая, – изрекла добродушно миссис О'Хара, когда Аполлон набросился на еду с жадностью льва, раздирающего зебру.
Поглощенная яичницей с беконом, я слушала ее вполуха. Урчание у меня в животе было, пожалуй, громче тех звуков, какие издавал обычно Аполлон, когда у него было дурное настроение.
– А где Виктория? – спросила я, проглотив очередной кусок. – В школе?
Экономка покачала головой.
– Милая деточка плохо чувствует себя сегодня. Так она мне сказала и попросила принести завтрак к ней в комнату…
– А… – Я мысленно взяла слова миссис О'Хара на заметку, решив попозже заглянуть к Виктории и поблагодарить девочку за внесенные, благодаря ей, улучшения в меню Аполлона.
Совершенно не зная, чем занять себя после ланча, я решила прогуляться по саду. Мне страстно хотелось поговорить с Натаниэлем наедине. Я бродила между фруктовыми деревьями и грядками с овощами, и в попытке отвлечься от осаждавших меня мыслей пыталась угадать, что находится внутри каждой из разнообразных надворных построек вокруг. Но даже прогулка по саду, выдержанному в строгом английском стиле, где росло множество прекрасных цветов, источавших чудесный аромат, и цвели полудикие вьющиеся растения, не вносила успокоения в мою истерзанную душу.
Внезапно я увидела Натаниэля, и мое давление подскочило тут же вероятно до небес. Не заметив меня, он вошел в большое беленное строение и закрыл за собой дверь.
Несколько мгновений я боролась с собой, но в конце концов любопытство мое одержало верх, и, толкнув деревянную дверь, я вошла внутрь.
Натаниэль сидел за большим столом в дальнем конце комнаты спиной ко мне. Пиджак он снял; обшлага его рубашки были завернуты и тыльная сторона правой руки испачкана чернилами. Перед ним на столе были разложены какие-то планы или чертежи, и он был так поглощен ими, что даже не слышал, как я вошла. Справа от него на стене висели разнообразные инструменты, а прямо под ними стоял верстак.
Мастерская Натаниэля… Сердце у меня колотилось все сильнее по мере того, как взгляд мой выхватывал из полумрака все новые и новые детали обстановки.
Целая стена была полностью увешана чертежами и рисунками одного и того же предмета. А на полке стояла его трехфутовая модель – деревянный остов с двумя плоскостями обтянутых парусиной крыльев, мотором и настоящим пропеллером. Передо мной было явно последнее изобретение Натаниэля – летательный аппарат.
Когда же был изобретен аэроплан? Я наморщила лоб, пытаясь вспомнить, что мне рассказывал об этом Алекс. К горлу у меня подкатил комок, когда я подумала о брате, со смертью которого так до сих пор и не смогла свыкнуться. В свое время он поведал мне немало интересного из истории самолетостроения, и его рассказы запали мне в память. Братья Райт, я вспомнила, совершили свой исторический полет в 19О3 году, но сообщение об этом эпохальном событии было напечатано всего лишь в нескольких центральных газетах, поскольку мало кто поверил тогда, что им удалось действительно подняться в воздух. Следующей заметной вехой стал биплан Кёртиса, созданный несколько лет спустя. Но это означает, что летательный аппарат Натаниэля является его предшественником… и по праву должен считаться первым, побившим рекорд братьев Райт. При этой мысли я почувствовала, как меня охватывает волнение.
Я шагнула к Натаниэлю. Он поднял голову и медленно повернулся. В его глазах мелькнуло выражение, какое обычно видишь у животных, защищающих свою нору от хищника. Поспешно он собрал со стола какие-то бумаги, похожие на официальные документы, и сунул их в папку. Мне показалось, я смутно вспоминаю слова Виктории – старой Виктории – о каком-то таинственном деле, которым занимался Натаниэль перед самым землетрясением, но тут же выбросила из головы эту мысль, как плод своего не в меру разгулявшегося воображения.
– Кто сказал вам, что вы можете сюда войти? – спросил Натаниэль, поднимаясь со стула.
Ноги у меня были словно ватные, но я все же подошла к столу.
– Дверь была не заперта. Если вы хотели скрыть от других, чем вы тут занимаетесь, вам следовало бы предупредить, чтобы сюда никто не входил.
– Может человек, в конце концов, уединиться где-нибудь в этом доме?! Черт побери! Почему вы повсюду суете свой нос? – Он схватил меня за плечи, и меня словно током ударило от его прикосновения даже сквозь плотную шерстяную ткань.
– Вы так сильно меня ненавидите? – спросила я спокойно.
Он мгновенно откинулся назад, словно я выстрелила в него из револьвера.
– Ненавижу… Нет-нет, дело совсем, не в этом. – Воздух между нами казалось потрескивал от электрических разрядов. – Но женщина должна знать свое место. Только и всего.
– Только и всего? – переспросила я, подозревая, что за его резкостью кроется нечто большее, чем обычное презрение к женщинам.
– Разумеется. – У него задергалась щека. – Итак, вы сами уйдете, или мне придется применить силу, чтобы выпроводить вас отсюда?
– Чего вы так боитесь?
– Я не боюсь… Во всяком случае, меня не пугают женщины, всюду сующие свой нос.
– Может быть и нет, – продолжала я упрямо гнуть свою линию, призвав себе на помощь остатки мужества, – но как бы там ни было, вы мне не доверяете. Возможно вы вообще не доверяете женщинам.
– Я собираюсь жениться на одной из них!
– На девушке, едва начавшей выезжать в свет, с которой можно чувствовать себя спокойно, поскольку она не осмелится вас покинуть. – Как же мне заставить его наконец очнуться и почувствовать запах кофе, пока он не обжег себе им язык. Времени оставалось так мало. Из головы у меня не шли слова Виктории: «Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было».
Он моментально опустил руки, словно я была зачумленной.
– Пруденс хорошая, порядочная женщина. Ради Виктории я должен выбрать себе подходящую жену.
– Кого-нибудь, кто стал бы девочке настоящей матерью? – мягко спросила я.
– Да. Ребенку нужна мать.
– Чувство долга по отношению к своей сестре вы считаете достаточным основанием для женитьбы?
Мне показалось, он смутился.
– Разумеется. Что может быть важнее счастья ребенка?
– А как насчет любви? – спросила я, с трудом подавляя желание протянуть руку к его лицу и разгладить проложенные страданием морщинки у глаз.
