Элин Хильдебранд - Сезон любви
– Ну что, едешь? – спросил Майлз, встряхнув тонким ломтиком ветчины с изяществом королевы, расправляющей носовой платок. Явно хотел выглядеть забавным. – Привезу тебя домой еще до возвращения Кейда. Скажем, часа в три.
– Я бы с удовольствием, но не могу, – произнесла Рената извиняющимся тоном.
Она бы в жизни не призналась, что ее удерживает: боязнь неодобрения Сьюзен Дрисколл.
– Как хочешь.
У Ренаты заболела голова. Подумать только, одиннадцать часов утра, а уже столько всего навалилось! Сьюзен со своим списком, отец и его странное одобрение… Они думают, что могут ею управлять. Ну нет, фигушки! А хуже всех Кейд. Пообещал, что пойдет с ней на пляж, а сам смылся. Наверное, в эту минуту Рената выглядела очень решительно, потому, что Майлз спросил:
– Сделать тебе сандвич?
– Да. Я еду.
11.45
Почти полдень, а еще столько нужно сделать! Маргарита чувствовала себя как выжатый лимон. Она убрала бакалею и шампанское, потом спрятала нелепый новый зонтик в темный угол чулана. Проверила тесто для хлеба – пышное и воздушное, оно поднялось так сильно, что выползло из-под пластиковой пленки. Маргарита посыпала руки мукой и обмяла тесто, наслаждаясь тем, как оно пыхтит и пахнет дрожжами. Ей нужно было сделать еще пару дел, а потом уже отправляться на «Травяную ферму». Маргарита страшилась встречи с Этаном и потому оттягивала время. Он попадал в категорию друзей Маргариты, но их отношения были слишком болезненными. Впрочем, может, она его не застанет, как не застала Фергюса и Элизу из винного магазина. Вдруг он куда-нибудь уехал и оставил вместо себя мальчишку, студента, какого-нибудь незнакомого ей человека? В жизни всегда есть место надежде.
А сейчас соус айоли. Чеснок, яичные желтки, чуточку дижонской горчицы. Маргарита взбила смесь в миксере до ярко-желтого цвета, добавила ровной тонкой струйкой оливковое масло. Вот оно, волшебство кулинарии: получилась эмульсия, густой чесночный соус, похожий на майонез. Соль, перец, сок из половинки лимона. Маргарита выложила айоли в чашку и закрыла пищевой пленкой.
Маринад для говядины дался ей с трудом. Маргарите нездоровилось, лоб горел, во рту пересохло, время от времени ее бросало в жар. Она взбила оливковое масло с красным винным уксусом, сахаром, хреном, горчицей, солью и перцем и вылила смесь в неглубокую посудину с вырезкой. Потом вдруг ее взгляд затуманился, перед глазами поплыли желтые и серебристые круги.
«Я не вижу! – подумала она. – Почему я ничего не вижу?» Часы отбили полдень, обезьянка внутри деловито прозвенела тарелками. Пока вокруг грохотали двенадцать ударов, как старинные китайские вазы, падающие на кафельный пол, Маргарита поняла, в чем дело. Она с утра ничего не ела. Столько хлопот, и всего лишь две чашки кофе. Значит, эти неприятные симптомы возникли не из-за рака мозга, болезни Альцгеймера или бокового амиотрофического склероза. Вообще-то Маргариту мало пугали заболевания – в ее жизни не было ничего такого, ради чего стоило за эту самую жизнь цепляться. Впрочем, предстоящий ужин подарил луч надежды, и у Маргариты отлегло от сердца, когда она поняла, что не болеет, а только голодна. Она достала из кладовки коробку с пшеничными хлопьями, насыпала в молоко. Еда, холодная и хрустящая, доставляла удовольствие. Бой часов прекратился. Маргарита поморгала, пытаясь сфокусировать взгляд, и решила, что у нее, похоже, солнечный удар, несмотря на героические усилия широкополой шляпы. Потом запила хлопья стаканом воды. Ехать на «Травяную ферму» не хотелось. Может, поступиться качеством и купить травы, козий сыр, яйца, спаржу и цветы в супермаркете? От одной мысли об этом она рассмеялась.
«Мне нужно прилечь. Не буду пока ни о чем думать».
Было так жарко, что Маргарита скинула одежду и осталась в трусах и лифчике, предварительно дважды, а то и трижды проверив, плотно ли задернуты жалюзи. (Она опасалась, что почтальон, как обычно, придет не вовремя.) Тем не менее лежать раздетой на кровати, словно готовый к вскрытию труп, показалось Маргарите не совсем приличным, и она укрылась летним одеялом.
Она слишком много расхаживала на августовской жаре. Вдобавок ничего не ела и не пила. А еще вспоминала. Наверное, вредно возвращаться в прошлое и мусолить в памяти былые дни. За все четырнадцать лет Маргарита не думала столько о прошлом, сколько за последние двенадцать часов. Глупо и непродуктивно, ведь она давно поняла, что размышления об утраченном приносят только страдания. Однако сегодня правила были нарушены, а логика бездействовала. Сегодня Маргарита думала о прошлом и о том, что вечером, возможно, расскажет все Ренате. Как ни странно, Маргарита вдруг испытала гордость. Гордость за то, что выжила и лежит на кровати.
Ресторан проработал четыре лета подряд, прежде чем Маргарита твердо встала на ноги в прямом и в переносном смысле. Она потратила тысячи долларов, чтобы заведение выглядело так, как ей представлялось, то есть уютно, стильно, изысканно. Маргарита хотела создать атмосферу, где бы сочетались новая для нее эстетика Нантакета – богатейшая история города и дикая, первозданная красота пустошей, пляжей и моря – и элегантная утонченность Парижа. По настоянию Портера Маргарита оставила необработанную кирпичную стену (он утверждал, что подобный дизайн служит веским доводом в пользу приобретения той или иной квартиры на Манхэттене) и переделала камин в баре, установив вместо каминной полки огромную, выброшенную на берег моря корягу, которую когда-то нашел Портер. Она валялась на заднем дворе его съемного дома, к немалому огорчению хозяев, пока Портер ждал, что ее предназначение откроется само собой. Чтобы уравновесить грубую простоту дерева, Маргарита настояла на оцинкованной барной стойке, единственной на острове. Однако самым слабым местом оказались полы, выщербленные, неровные, кое-где вспучившиеся. Они требовали ремонта. Маргарита не могла допустить, чтобы официанты бегали по выбоинам, балансируя подносами с шестью тарелками, да и не дело угощать посетителей в зале, который, как лодка, кренится набок. Изъеденные червями полы были сделаны из редкой и дорогой ореховой древесины, и Маргарита боялась, что их повредят, когда будут снимать, чтобы выровнять подложку. Пришлось согласиться на более долгий и трудный процесс: здание подняли и выровняли фундамент.
Усилия не прошли даром. Помещение изменилось, стало стильным и уютным. Маргарита любила бар, любила камин и два кресла, где везучие (и проворные!) клиенты могли устроиться с коктейлем и книгой по истории искусств или романом Сидони-Габриель Колетт[13], взяв томик с полки встроенного шкафа. Маргарите нравился обеденный зал, выкрашенный в глубокий красный цвет, и она надеялась, что посетители будут соперничать за три самых желанных столика – два у окон, выходящих на Уотер-стрит, оба рассчитаны на две персоны, и один побольше, у западной банкетки.
