Шепот о тебе (ЛП) - Коулс Кэтрин

— Не знаю, можно ли тебе верить…

Чарли визжал и смеялся, тянув руки к пирогу на столешнице.

Холт подбросил его в воздух, а потом поймал в объятия, пока Чарли умолял повторить.

Наши взгляды встретились. И в эти несколько ударов сердца пронеслась целая жизнь — годы, полные того, как Холт дразнил бы наших детей, подбрасывая их высоко, пока вокруг звенел смех. Годы, когда мы вместе смотрели бы, как они растут, и собирали ту самую футбольную команду из детей, о которой всегда мечтали.

Я ошибалась раньше. Никогда я не смогу привыкнуть к такой боли. Она скорее поглотит меня целиком.



11

Холт

Краска сползла с лица Рен, зеленый в ее потрясающих ореховых глазах погас. Она уже отступала, дергая головой в поисках выхода, как загнанный в угол дикий зверь.

Я выругался и поставил Чарли на пол.

— Дядя Холт, — прошипел он. — Бабушка будет очень злиться. Это плохо.

Я не стал его успокаивать — времени на это не было. Я уже шагал к Рен, сокращая между нами расстояние. Ее глаза расширились, и она рванула прочь, шепнув что-то отцу на бегу, прежде чем броситься к двери.

Я ускорился, но отец схватил меня за руку. Я попытался вырваться, но его хватка оказалась пугающе крепкой для человека, который вроде как еще восстанавливается после инфаркта и сломанной ноги.

— Не надо, — тихо сказал он. — Пусть уйдет.

Я выдернул руку.

— Я знаю, ты наконец понял, что я ничтожество и никогда ее не заслуживал, но сделай одолжение и отойди от меня хотя бы на одну чертову секунду.

Челюсть у отца отвисла, мама ахнула:

— Ты не ничтожество.

— Мы оба знаем, что это не так. Но я не дам Рен расплачиваться за это. Так что дай мне одну гребаную минуту, чтобы попытаться все исправить.

— Холт…

В его голосе дрогнула нотка, из-за которой я возненавидел себя еще сильнее, хотя думал, что дальше уже некуда. Но я не позволил этой ненависти остановить себя.

Я добежал до прихожей, распахнул дверь, выискивая ее — ту, кого узнаю в любой толпе.

Картина, которую я увидел, добила все, что еще оставалось в груди. Рен, сжавшаяся на асфальте возле своего пикапа, обхватив колени и покачиваясь взад-вперед.

Ноги сами понесли меня вперед, мышцы рванули сильнее, когда я побежал к ней. Мой Сверчок. Женщина, которую я любил всю жизнь.

Я опустился перед ней на землю, положив руки на ее колени:

— Рен…

— Не трогай! — она резко отпрянула. — Ты сделаешь только хуже.

Я замер в сантиметре от ее кожи:

— Хуже что?

— Больнее будет, если ты коснешься. — Слезы катились по ее лицу, дыхание сбивалось. — Я не могу. Думала, смогу, но нет. Я не вынесу видеть, что у нас могло быть. Не вынесу, если ты вернешься сюда, влюбишься в другую и отдашь ей все мои мечты. Я не смогу.

В глазах зажгло, будто мне на голову вылили ведро кислоты.

— Сверчок…

Ее кличка заставила Рен разрыдаться сильнее:

— Не надо. Я знаю, что я была недостаточно хороша, но не могу, чтобы меня в этом каждый день напоминали. Не вынесу.

Я отшатнулся. Меня уже и кололи ножом, и стреляли, и один раз здоровенный урод из русской мафии сломал руку и все это вместе не болело даже на десятую долю того, что я чувствовал сейчас.

Пламя внутри вспыхнуло еще ярче, напоминая, какой я ничтожный. Ведь я должен был понять, что все кончится именно так.

Моя девочка всегда сомневалась в себе. Ей было трудно поверить, что она достаточно хороша. Что она — все. Возможно, потому, что те уроды, что называли себя ее родителями, никогда не задерживались рядом достаточно долго, чтобы убедить ее в обратном. А я взял и укрепил в ней ту же самую подлую ложь.

— Это я недостаточно хорош.

Рен всхлипнула и подняла голову. Ее глаза были опухшими и красными, лицо искажено болью:

— Лжец.

Мне так хотелось взять ее за руки, прижать к себе и выложить всю правду:

— Я облажался.

В ее глазах вспыхнул гнев. Но этот гнев был лучше, чем пустота.

Я поднял ладони, молча умоляя дать мне договорить:

— Я тонул в вине и не знал, как тебе в глаза смотреть. Ты страдала, и все из-за меня.

Рен отпрянула, как будто я ее ударил:

— Ты же меня не стрелял.

— Я опоздал, — слова едва сорвались с губ, вырванные силой. — Я сказал, что буду. Обещал, что не опоздаю.

— Ты всегда опаздывал.

От этого стало только хуже. Я всегда относился к вещам с небрежностью, думая, что могу ввалиться в любой момент, и все будет нормально. Горло сжалось, перекрывая слова, которые я хотел сказать:

— Я должен был быть рядом.

Этого было чертовски мало, но это была правда. Я должен был быть с Рен. Я дал ей слово. А оказался за миллион километров.

Она смотрела на меня, словно пытаясь сложить пазл без картинки на коробке:

— Единственное, что случилось бы, если бы ты был там, — они застрелили бы тебя тоже. Ты правда думаешь, что я этого хотела?

Я резко замотал головой, словно так мог заставить ее понять:

— Ты для меня все. Моя работа — беречь тебя. Заботиться о тебе.

— Мы должны были беречь друг друга. Это не значит, что твоя работа — быть моим живым щитом.

Челюсть стала твердой, как камень:

— Пять минут разницы и я был бы там.

Рен вскочила, зеленое пламя горело в ее ореховых глазах:

— Мне плевать на эти пять минут, что ты пропустил в ту ночь. Мне не плевать на те десять лет, что ты выбросил.



12

Рен

Дрожь била меня, пока я сжимала руль все крепче, входя в каждый поворот горной дороги быстрее предыдущего. Я воспользовалась краткой передышкой, пока Холт стоял ошеломленный, чтобы скользнуть за руль своего пикапа и рвануть к свободе.

Только вот свобода не облегчила боль. Я думала, что если не увижу выражения опустошения на его лице — настоящей муки, — станет легче. Не стало.

Болело все. Давление за глазами пульсировало так, что я знала — приближается чудовищная головная боль. Горло жгло от слез, но это было ничто в сравнении с тем, как будто в груди что-то безжалостно рвут на части.

Внутри бушевал целый бунт эмоций, сменявших друг друга так быстро, что я едва успевала уловить одну, как ее уже сметала следующая. Злость. Боль. Горе до костей.

Зрение затуманилось, пока я доезжала до города, и мне приходилось моргать, чтобы оставаться на дороге. Как только начали попадаться магазины и рестораны, зазвонил телефон. Я даже не посмотрела на экран. Неважно, кто звонит, а разбиваться по дороге домой мне совсем не хотелось.

Костяшки пальцев ныли от того, как крепко я вцепилась в руль, словно в спасательный круг. И, возможно, так оно и было. Он давал мне дистанцию, которая когда-нибудь должна была помочь.

Стальной обруч, сжимавший грудную клетку, ослаб на долю, когда город исчез в зеркале заднего вида. Я свернула на гравийную дорогу, ведущую к дому.

Когда впереди показалась маленькая избушка, я вдохнула чуть глубже. Свет в окнах звал к себе. Это было мое убежище. Место, где я в безопасности.

Пристанище, которое я создала сама. Здесь можно было опустить стены и просто быть собой. Здесь не было взгляда, оценивающего каждое мое движение. Не было давления — держаться, когда разваливаешься.

Пальцы дрожали, пока я вытаскивала ключи из замка зажигания. Я крепко сжала их и пошла к двери. Как только оказалась в зоне действия усилителя сигнала, телефон снова зазвонил. И впервые я прокляла этот подарок Криса и Джуда. Они поставили его ради моей безопасности, но сейчас он казался навязчивым, как будто глаза все же следят за мной.