Катрин Панколь - Черепаший вальс
— Вы уж извините меня, инспектор, но я не в состоянии посочувствовать душевным ранам Лефлок-Пиньеля! — раздраженно перебил Филипп.
— Я просто пытался вам объяснить, почему так могло случиться… Надо обыскать квартиру: может, по каким-нибудь признакам мы определим, что за жизнь она вела эту последнюю неделю… вы можете дать нам ключи?
Он протянул руку к Жозефине. Она посмотрела на Филиппа и, когда тот кивнул, отдала свои ключи инспектору.
— У вас есть где пожить это время? — спросил инспектор у Жозефины. Она словно очнулась, ответила:
— Не могу я в это поверить, кошмар какой-то. Хочется проснуться… Но почему на меня-то напали? Я ему ничего не сделала. Я его и не знала, когда мы приехали.
— Была одна деталь, которая нас заинтересовала, капитан Галуа тоже обращала на нее внимание. Она сразу нам указала, еще до того, как мы взяли расследование в свои руки, что вы носили такую же шапочку, как мадам Бертье. Забавную такую многоэтажную шляпку. В тот вечер он вас, вероятно, в темноте принял за мадам Бертье. Он уже тогда с ней начал ругаться… Шапочка такая же, рост и телосложение приблизительно одинаковые…
— Она сказала мне, что для учителя в школе хуже всего не дети, а родители. Очень хорошо это помню…
— Он убил ее за то, что она его поставила на место? — удивился Филипп.
— Такой Лефлок-Пиньель человек, он не может снести оскорбления. Думаю, мы много чего услышим, когда начнем его допрашивать, а еще больше узнаем, когда протралим озерцо: наверняка были и другие жертвы. Но возьмем историю с девушкой-официанткой. Она наиболее типична. Девушка обслуживала в кафе Лефлок-Пиньеля, случайно пролила ему кофе на белый плащ и извинилась — как ему показалось, бесцеремонно. Он разговаривал с ней свысока, она пробормотала «вот придурок». Этого было довольно, чтобы он впал в бешенство… И убил ее. Убил еще и за то, что она обозвала Ван ден Брока «старым похотливым Дракулой»! Красивая была девочка и приветливая, Ван ден Брок приставал к ней… Не мог удержаться. Ему это дорого стоило. Она отбрила его, послала куда подальше, угрожая при этом, что заявит на него за сексуальные домогательства. Подруга девушки, вернувшись из Мексики, рассказала нам про историю с опрокинутым кофе и приставаниями Ван ден Брока. И тем самым подписала Лефлок-Пиньелю приговор.
— Неужели он не боялся, что его поймают? — спросила Жозефина.
— У него было алиби на все случаи жизни: Ван ден Брок говорил, что они были вместе.
— С мадемуазель де Бассоньер было то же самое?
— Да. Эти двое, повязанные чередой преступлений, сливались в экстазе разрушения. Ярость одного питала ярость другого. Они каждый раз воссоздавали союз, возникший в момент их первого убийства.
— Я чудом ускользнула из их лап…
— Вас-то он как раз оберегал. Называл «черепашкой». Вы ни разу не обидели его ни физически, ни морально. Вы не пытались его соблазнить, не ставили под сомнение его авторитет… На вашем месте, — добавил комиссар, — я бы оградил сейчас детей от лишней информации. Не нужно, чтобы им в руки попали газеты или журналы… Журналисты в период летнего затишья будут обсасывать такую историю со всех сторон. Я уже представляю себе заголовки: «Последний вальс», «Похоронный вальс в лесу», «Трагический танец на лугу», «Такое красивое убийство»…
Гортензия узнала обо всем первой. Она завтракала с Николасом на террасе кондитерской «Сенекье» в Сен-Тропе. Было всего восемь часов утра. В Сен-Тропе Гортензии нравилось рано вставать. Она говорила, что в это время город еще не «загажен». Выработала даже целую теорию о часах и жизни в маленьком портовом городке. Они накупили газет и просматривали их, наблюдая за кораблями, лениво покачивающимися у пирса, за туристами, бредущими куда-то неспешным шагом. Некоторые явно вынырнули из бурной ночи и шли отсыпаться.
Гортензия вскрикнула, пихнула Николаса локтем — он чуть не подавился круассаном — и дрожащими руками набрала номер матери.
— О! Мам! Ты читала газеты?
— Я знаю, детка.
— Ужасно! А я-то хороша, толкала тебя прямо к нему в лапы! Он на фотографии неплохо получился, но Ирис… жуть какая. А что Александр?
— Он приезжает завтра, с Зоэ.
— Лучше пусть остаются пока в Англии! Ему не стоит видеть все эти статьи в газетах. Да у него крыша съедет!
— Да, но Филипп здесь. Тут куча всяких хлопот, оформление бумаг… И потом, невозможно было скрыть от него правду.
— И как они отреагировали?
— Александр очень серьезно сказал: «А… вот как. Значит, она умерла, танцуя», и все. Зоэ — та плакала, очень сильно плакала. Александр взял трубку и сказал: «Я присмотрю за ней». Удивительный парень.
— Что-то мне это подозрительно.
— Да, мне тоже.
— Хочешь, я приеду и займусь ребятами? Я справлюсь, не беспокойся, а то ведь ты небось слезы льешь рекой.
— Нет, плакать не получается… Сухой комок в горле… дышать даже не получается.
— Не переживай. Слезы придут разом, не остановишь!
Гортензия подумала немного и добавила:
— Я, пожалуй, увезу их в Довиль. Чтобы ни телевизора, ни радио, ни газет!
— Дом ремонтируют. Бурей снесло крышу.
— Shit![145]
— К тому же Александр наверняка захочет пойти на похороны. И Зоэ тоже…
— Ладно, я приеду и займусь с ними в Париже…
— Квартира вверх дном. Они ищут хоть какие-то сведения о последних днях Ирис.
— Ну… Тогда поедем к Филиппу! Будем жить у него.
— Но там же все вещи Ирис… Не уверена, что это хорошая идея.
— Ну не поедем же мы в гостиницу!
— Ну как сказать… вот мы с Филиппом сейчас в гостинице.
— Это хорошая новость. Хоть одна есть!
— Ты думаешь? — робко спросила Жозефина.
— Да, да. — Она выдержала паузу. — Заметь, для Ирис просто здорово было вот так умереть. Вальсируя в объятиях прекрасного принца. Умерла в мечтаниях. Ирис всегда и жила в мечтаниях, была далека от реальности. Такая смерть, я думаю, ей как нельзя более подходит. И потом, помнишь, она боялась стареть. Для нее это была катастрофа!
Жозефина подумала, что эпитафия вышла чересчур резкой.
— А Лефлок-Пиньеля арестовали?
— Вчера, когда я была у инспектора, полицейские поехали его арестовывать, но с тех пор я ничего больше не слышала. Столько всего нужно сделать! Филипп поехал на опознание, а у меня смелости не хватило.
— В газетах пишут о каком-то втором мужчине… Кто это?
— Ван ден Брок. Сосед с третьего этажа.
— Дружок Лефлок-Пиньеля?
— Вроде того…
Жозефина услышала, как Гортензия что-то сказала Николасу по-английски.
— Что ты говоришь, детка? — спросила она, пытаясь уловить в голосе Гортензии хотя бы капельку горя.
