Розамунд Пилчер - Дорога к любви
— Эмма, мое дорогое дитя! Наконец ты здесь. — Он положил руки ей на плечи и поцеловал девушку по-отечески в обе щеки. — Как я рад снова видеть тебя после такой продолжительной разлуки! Сколько же времени прошло? Пять лет? Или шесть? Нам следует о многом поговорить! Подходи и познакомься с госпожой Райан. — Он взял девушку за руку и повел к столу. — Однако рука у тебя как ледышка. Что ты делала?
— Ничего, — ответила девушка, ловя взгляд Роберта и взглядом же приказывая ему молчать.
— Да ты босая! Госпожа Райан, это — дочь Бена Литтона, но не протягивайте ей руку, а то умрете от шока.
— Меня не так легко убить, — возразила госпожа Райан и подала Эмме руку. — Как поживаете?
Дамы обменялись рукопожатиями.
— Должна заметить, что вы очень озябли.
Поддавшись непонятному импульсу, Эмма призналась:
— Я купалась. Поэтому мы и опоздали. И поэтому я не успела привести себя в порядок. Не было времени зайти домой переодеться.
— О, ты в полном порядке и выглядишь очаровательно. Садись. У нас еще есть время выпить, не так ли? Ведь не закроют же двери столовой у нас перед носом? Роберт, окажите любезность, закажите еще по порции на каждого. Что ты предпочитаешь, Эмма?
— Я? Я вообще ничего не хочу. — Бен слегка кашлянул. — Ну, стакан шерри.
— А мы все пьем мартини. Роберт, вы что будете?
Эмма осторожно села на стул, освобожденный Маркусом, чувствуя на себе взгляд отца.
— Мне просто не верится, — поразилась госпожа Райан, — что вы купались.
— По правде сказать, не совсем. Просто вошла в воду и сразу вышла. Были слишком высокие волны.
— Но вы, должно быть, совсем окоченели. Это чревато неприятностями. — Она повернулась к Бену: — Конечно, вы не одобряете купание в такой холод, как сейчас? Хоть какое-то влияние на дочь вы оказываете?
Ее голос звучал весело и шутливо. Бен что-то ответил, а она продолжала пенять, что ему должно быть стыдно и что, по ее мнению, он отвратительный отец.
Эмма не слушала. Она была слишком занята: разглядывала американскую гостью. Госпожа Райан не была старой и толстой — наоборот, молодой, красивой и очень привлекательной. Все в ней, начиная от гладко зачесанных волос до мысков сияющих туфелек-лодочек из крокодиловой кожи, радовало глаз. У нее были огромные лилово-голубые глаза, полные губы свидетельствовали о чудесном характере хозяйки, а когда она улыбалась, как сейчас, обнажались два ряда ровных белых «голливудских» зубов. На ней был безукоризненно сидящий костюм из розового твида, по краю ворота и рукавов обшитый белым пике. Бриллианты сияли в ее ушах и на отворотах костюма, а также на безупречно наманикюренных пальцах. В ней не было ничего вульгарного, ничего нахального. Даже пахло от нее, как от цветка.
— …То, что она была вдали от вас в течение шести лет, тем более обязывает вас проявить о ней заботу теперь.
— Мне не приходится проявлять заботу о ней, она сама заботится обо мне.
— Ну вот, заговорил настоящий мужчина. — Ее голос звучал мягко, южный выговор ласкал слух.
Эмма перевела глаза на отца. В его позе прослеживалось отношение к собеседнице: ноги скрещены, правый локоть на колене, подбородок на большом пальце руки, между пальцами сигарета, ее дым поднимался перед его глазами. Глаза отца потемнели до цвета черного кофе и глубоко затуманились; он разглядывал госпожу Райан, как восхитительный образец, помещенный между стеклами лабораторного слайда.
— Эмма, твой напиток.
То был Маркус. Она с трудом и одновременно с облегчением оторвала взгляд от Бена и госпожи Райан.
— О, благодарю.
Бернстайн сел рядом с ней:
— Роберт сообщил о закрытом просмотре?
— Да. Он мне сказал.
— Ты рассердилась на нас?
— Нет. — И это была правда. Трудно сердиться на человека, который так сразу, честно переходит к делу.
— Ты ведь не хочешь, чтобы он уехал?
— Это Роберт сказал?
— Нет. Он не говорил. Но я знаю тебя очень хорошо. И мне известно, как долго ты ждала, чтобы он был рядом с тобой. Но ведь это не надолго!
— Да. — Она посмотрела на свой стакан. — Он согласился поехать?
— Да. Но не раньше конца месяца.
— Понятно.
Маркус с теплотой в голосе произнес:
— Если бы ты захотела поехать вместе с ним…
— Нет. Я не хочу в Америку.
— Тебе не страшно оставаться одной?
— Нет. Нисколько. К тому же, вы сами сказали, что это ненадолго.
— Ты можешь переехать в Лондон и остановиться у нас с Элен. Будешь жить в комнате Дэвида.
— А где будет спать Дэвид?
— К сожалению, он в интернате. Это разрывает мое сердце, но теперь я англичанин, и мой сын был оторван от меня в возрасте восьми лет. Приезжай и живи, Эмма. В Лондоне есть что посмотреть. Галерея Тэйт обновлена и стала шедевром…
Совершенно непроизвольно Эмма улыбнулась.
— Над чем ты смеешься, чудовищное дитя?
— Над вашим бесстыдством. Вы одной рукой отбираете у меня отца, а другой заманиваете в галерею Тэйт. И, — добавила она, понизив голос, — никто не потрудился сообщить мне, что госпожа Кеннет Райан — Мисс Южная Вирджиния.
— Мы сами не знали, — признался Маркус. — Я никогда раньше ее не видел. Она прилетела в Англию совершенно случайно, забрела в галерею Бернстайна позавчера и заявила, что хочет видеть Бена Литтона. Только тогда я впервые положил на нее глаз.
— Она заслуживает того, чтобы положить на нее глаз.
— Да, — согласился Маркус. Он взглянул через стол на госпожу Райан своими грустными глазами умной собаки. Затем опустил взгляд на свой мартини и потрогал указательным пальцем ломтик лимона. — Да, — еще раз подтвердил австриец.
Довольно позднее появление такой компании в столовой вызвало оживление. Для них был заказан круглый столик у окна, и им пришлось пересечь весь зал. Госпожа Райан шла впереди, ощущая на себе восторженные взгляды со всех сторон и совершенно не реагируя на них. Она давно привыкла к этому. За ней шел Маркус, запущенный, но по-своему значительный и явно вызывающий интерес. Затем Роберт с Эммой и, наконец, Бен. Бен отстал от них, чтобы затушить сигарету, и изобразил явление звезды, остановившись на пороге побеседовать со старшим официантом; таким образом, когда он наконец вошел в залу, к нему было приковано внимание всех посетителей.
«Бен Литтон…», «Вон тот — Бен Литтон…» — несся шепот, когда он проходил мимо столиков, величественный в своей синей французской блузе, красно-белом платке, повязанном узлом на шее; его седые, по-молодому густые волосы челкой спадали поперек лба.
«Бен Литтон… помните, художник».
