Соседи (СИ) - "Drugogomira"
Они смотрели друг на друга вечность из разных углов комнаты. Он – сумрачно, пристально, из-под лезущих в глаза подсохших волос, напряженно, выжидательно, угрожающе – загнанным в угол раненым зверем. А она… она не знала, как смотрела, одно знала: она не проиграет в этой схватке, она выдержит любой его взгляд – уничижительный, жалящий, отчуждённый, остекленевший. Любой. Выдержит, чего бы ей это ни стоило, потому что страшной ценой её поражения станет потеря. Она видит! Секунда – и… Если нужно будет сейчас ему врезать сверх уже отсыпанного, врежет. Лишь бы очнулся и услышал. Но лучше…
Через края в Ульяне выплескивалось совсем другое желание. Жгучее, непреодолимое. И очень, очень естественное. Оно толкало её в спину, вперед, наперекор доводам разума и логики, наперекор пониманию, что за такое она заплатит сполна – потом, когда всё кончится. Оно срывало её с места, трепало, как ветер треплет какой-нибудь застрявший в цепких ветвях пакет, пытаясь освободить, закружить и унести в своих порывах туда, куда ветру надобно. Тело дернулось пару раз, застывая в нерешительности…
Пропади всё пропадом. Под ней высота, пропасть? Ну и черт бы с ней. Главное – не смотреть вниз…
— Думаешь, раз родная мать от тебя отказалась, раз там было вот так, то и тут так? Думаешь, что и тут ты не нужен, не дорог, что и тут бросят? — зашептала она, прижимаясь щекой к груди. Грёбаные пять шагов пролетела за секунду. Не давая опомниться, обхватила в кольцо рук и теперь с тревогой внимала бешеному биению сердца. Всё! Никуда она его не отпустит, пусть только попробует! — Твоей семьи больше нет, но прямо сейчас тебя окружают люди, которым ты нужен! Которые тебя не оставят, Егор! Не оставят, пока живы…Открой глаза! Посмотри! Баб Нюра, Аня. Я!
— Ты?..
Он так и стоял, закостенев, с опущенными руками. Не обнимал в ответ, но какая уже разница? Он не отталкивал, не пытался выгнать за дверь – стоял и не шевелился. И, казалось, вовсе не дышал.
— Я. И я не дам тебе второй раз провернуть со мной свои фокусы, — зажмурившись, пробормотала Уля в футболку. Теперь в грудь упёрся кончик носа, а вода упрямо набегала на глаза. Если стоять настолько близко, если тыкаться в него носом, то явственно почувствуешь запах геля для душа и ядрёного антисептика. — Я тоже живой человек, Егор. И я тоже боюсь.
— Чего?.. — глухо отозвался он. Казалось, его потряхивало, руки зависли где-то на полпути к плечам. Тёплым был, его грудная клетка вздымалась, всё вокруг ходило ходуном, сотрясалось, а её нервные клетки все до одной пали. Смертью храбрых, конечно же, потому что на то, что она сейчас делала, трусишки не способны.
— Потерять боюсь. Боли.
Очевидно же! Чего ещё бояться в этой жизни, как не потери любимых, как не одиночества? Собственной смерти? Она в любом случае придет, бойся или нет. Но раз – и тебе станет всё равно. Уйдешь ты. А тяжело и невыносимо больно будет тем, кто тебя любил и тут без тебя останется.
Егор молчал. Застыл изваянием, памятником Лермонтову, разве что дышал. А Уля чувствовала, что в их противостоянии способна победить. Что сможет убедить его, сможет! Что он хочет, чтобы его убедили, что готов сдаться. Он складывает оружие, снимает амбарные замки, сматывает разбросанную по периметру колючую проволоку, собирает мины. Прямо сейчас он дает ей возможность войти, но надолго ли его хватит? Нельзя выпускать! Желание стиснуть в руках, прижаться крепче боролось с осознанием, что она причинит ему физическую боль, если уже не причинила. Подбородок коснулся макушки, Егор рвано втянул носом воздух, грудь толчками поднялась, и всё стало совсем уж не важно.
— Егор, мне всё равно, — сглотнув царапающий горло ком, прошелестела Уля. — Мне ты нужен любым. Мне важно, что тут, — чуть отстранившись, положила на сердце ладонь. — Так что… — вскинув мокрые глаза и вымученно улыбнувшись, тыкнула пальцем в кончик носа, — будешь меня всю жизнь рядом терпеть, да. Хочешь ты этого или нет.
Её встретил темный, затягивающий взгляд. Пронзающий, ужасно больной. А Улю распирало изнутри: от тепла и нежности, которую надобно было всю на него выплеснуть. Всю. Сам того не подозревая, он создавал в ней тепло и нежность. И они ему предназначались. Но приходилось помнить о рамках дозволенного, а их она, может, и так уже поломала. Ульяне казалось, что для безнадёжно влюбленной девочки держится она не так уж и плохо. Но устоять против того, чтобы протянуть пальцы к ссадине на скуле, не смогла. Егор перехватил запястье на полпути к цели. А уже через секунду спохватился и разжал ладонь.
— Иди. Мама там, наверное, с ума сходит.
«Мама?.. Какая мама?.. При чем тут мама?..»
Вновь прижимаясь щекой к ходящей ходуном, но такой тёплой груди, Ульяна упрямо мотнула головой:
— Она в гостях.
Молчал. Искал, наверное, новые аргументы, всё пытался сообразить, как бы поскорее сбагрить её восвояси. Эта догадка погружала в состояние обречённости и какой-то безысходности, будто бейся, не бейся, а всё уже предрешено. Уля падала духом.
«Ты меня вообще слышишь?!»
— Я тебя не оставлю. Даже не надейся. Нет.
— Нет?.. — отозвался он эхом.
— Нет.
Ответом стал глубокий шумный вдох и такой же продолжительный неровный выдох. Теплый воздух защекотал макушку. Положив руки ей на плечи, заставил от себя отстраниться, отодвинул принудительно на полметра. Прикрыл длинные ресницы, защищаясь от встречного взгляда. Занавес упал. Всё.
— Ульяна…
Стоп-краны сорвало, раздался жуткий лязг, и поезд понёсся под откос. Уля вздрогнула, чувствуя, как полностью теряет над собой контроль. Она не помнила, чтобы Егор хоть когда-нибудь называл её по имени, всё «малая» да «малая». Он и не называл, нет, никогда. А сейчас словно вытолкнул из себя в пространство вместе со страхом и дозой переработанного кислорода. Сердце беспомощно затрепыхалось, предчувствуя неизбежное: её имя вот-вот разделит её же жизнь на до и после. Он не хочет людей рядом. Еще несколько секунд, и…
«Неужели не поверил? Что еще тебе сказать, чтобы ты поверил? Что сделать?»
— Ульяна, кого ты выбрала, а?
***
Егор ощущал: широко распахнутые васильковые глаза смотрят не мигая. За последние десять минут он почувствовал в себе столько любви, ужаса, отчаяния, пустоты и бессилия, сколько, наверное, за жизнь не наберётся. Сердце разрывается. Он просто-напросто планомерно сходит с ума, на устрашающей скорости летит в пропасть, на каменные пики, а дна всё не может достигнуть. Она не дает ему достигнуть дна! Вокруг вакуум, а внутри… Раздирает на части от чувств этих безумных, необузданных, немыслимых. Оторвать её от себя, отказаться от веры, от тепла, от рук, от момента, в котором хотелось застыть и остаться, стоило ему всех сил. Больше всех сил.
В голове бедлам, в душе неистовство, всё новые и новые чувства обрушиваются мощными приливами и слизывают прежние. Он уже не помнит, что было с ним пять минут назад. Не помнит, что было две назад, одну. А здесь и сейчас он плавится в жерле проснувшегося вулкана, медленно варится в котле. Сквозь плотную пелену, сквозь мёрзлый паралич туго осознает её готовность принимать его любым, без оглядки на судьбу и выжженное клеймо. Что конкретно он тогда ей наговорил?! Здесь и сейчас он борется с собой, с жаждой. С сорвавшимися с цепей, вгрызшимися в глотку страхами и призраками прошлого. С миражами, теми, что сегодня не перестают мерещиться.
Она не даёт расшибиться: вцепилась в руку и держит. Поведением своим держит, вдыхая в агонизирующую душу тлеющую, но надежду. Прозрение настигает постепенно, вышибая из тела дух, но нутро продолжают штурмовать сомнения: он может всё понимать неправильно, ошибаться. Он не станет жертвой собственных иллюзий даже на несколько минут, не будет разбиваться после. Спасибо, достаточно. Лучше уж сразу, ни к чему откладывать. Внутри всё закручивается в страшный, предрекающий скорую смерть торнадо. Понимание, что жизнь сыграла с ним идиотскую нелепую шутку, заставив ревновать Ульяну к себе самому, лупит прямо под дых, и по ощущениям этот «удар» много болезненнее, чем удар часом ранее – на задворках дома. Сколько нервов, сколько огня растрачено. Её «товарища» за минувший месяц Егор возвёл в ранг личного врага номер один. Её «товарищ» исступлённо его пытал. Мысленно он успел Ульяну с её «товарищем» связать на «долго и счастливо». Какая ирония… Сука, блядь, вообще не смешно. Ладно, одним меньше, но до сих пор никакой уверенности, что нет других. Сам же он вроде как… брат? Так она тогда сказала? Тогда что сейчас происходит? Почему в её глазах ему грезится обещание новой жизни? Он в этих озерах захлебывается и тонет. Улин взгляд, этот трепет ресниц и тела наводит на опасную, гибельную мысль. Поджигающую фитиль динамита, опаляющую внутренности раскаленным железом мысль. Совсем бредовую… Так ведь и рехнуться недолго.
