Елена Гайворонская - Круговой перекресток
Кузя
Мне всегда было проще общаться с мальчишками. Девочки с их постоянными маленькими интригами, секретами, которые моментально становились общим достоянием, клятвами в вечной дружбе, которая на следующий день могла превратиться во вражду со всей атрибутикой кухонной войны, с выкрикиванием ругательств и кривыми меловыми надписями на стенах, не вызывали во мне желания сблизиться. Те, которые учились получше, считали меня конкуренткой, другие, послабее, задавакой.
Мне было равно наплевать на одних и на других. На уроках я откровенно скучала и, если бы Светлана Степановна не давала разные мелкие поручения: полить цветы, принести мел, вымыть доску, наверное, заснула бы от тоски. Я искренне не понимала, как можно три урока подряд долбить и не выдолбить звуки А и У, не уметь сосчитать «один плюс два». Но странным образом получилось, что я стала своей для хулиганов и забияк, не отличавших А от Б. Их нисколько не напрягали мои пятерки, наоборот, они демонстрировали меня приятелям из соседних классов: «Это Санька, она свой парень, не сдаст, – добавляя с непонятной гордостью: – Между прочим, отличница». Я не закладывала пацанов за шалости, частенько мною же придуманные или почерпнутые из книг типа «Республика ШКИД» или «Кондуит и Швамбрания», а ребята не выдавали меня, если за исполнением их ловил суровый директор. Я вдруг поняла: в жизни доброй половиной хулиганских мальчишеских проделок незаметно рулит тонкая девичья ручка. Школа нам, малявкам, казалась гигантским организмом. Нам запрещалось покидать пределы «началки», делалось это из соображений нашей же безопасности: когда гремел звонок на перемену, толпа старшеклассников, вырвавшихся на свободу, неслась по коридорам и лестницам, сметая все на своем пути. Через приоткрытые двери второго этажа начальной школы мы с почтением и восторгом разглядывали дядь в синих форменных пиджаках, казавшихся очень взрослыми, девушек на каблучках с замысловатыми прическами. И вскоре поняли: никакие запреты не удержат нас на втором этаже. Под предводительством круглолицего рослого белобрысого Кузи – Кольки Кузьмина – мы начали партизанские вылазки. И ничего страшного не случилось, никто нас не съел и не сбил, главным было вовремя увернуться, вжаться в стенку или вильнуть в сортир, если мимо проносился кто-то совсем бешеный. По коридорам важно прогуливались дежурные с красными повязками на рукавах и строгие учителя, подобно регулировщикам, следили за движением, тормозили особо резвых. Нам от них тоже доставалось.
– Эй, малявки, вы чё тут делаете? – сурово окликал рослый парниша-дежурный. – А ну кыш к себе на второй!
Потому гуляли мы по школе с оглядкой, осторожно рассматривали кабинеты через приоткрытые двери. Математика поразила стенами, расписанными замысловатыми формулами.
– Ой, блин, – опечалился Кузя, – чё, это все придется долбить? У меня мозги опухнут.
– Не опухнут, – пообещала я. – Так только кажется. На самом деле мы используем очень малую часть своего мозга, туда еще куча всего влезет.
– Да ну, на фиг… – тоскливо произнес Кузя и почесал затылок. – На кой мне это надо? Я шофером буду, как папка. А ты ученой, что ли?
– Вообще-то я писателем хочу стать, – заявила я. – Но стану, наверное, учительницей, как мама, потому что мама говорит, в писатели со стороны не попадешь.
– Попадешь, – возразил Кузя, – ты же умная. Самая умная в классе, нет, даже во всех первых классах.
– Спасибо, Кузя, ты настоящий друг. – Я была искренне тронута этим признанием.
Однажды мы набрели на незапертый кабинет биологии, зашли и обомлели от громоздящихся на полках колб с заспиртованными лягушками, пробирок с червями, чучел мышей и крыс. С колотящимися сердечками и бегающими по спине мурашками глазели на это ужасающее великолепие, пока я не сказала: «Брр, гадость какая. Вот бы ту мышь Ленке-визгуше в портфель». Ребята покатились со смеху, затем плутоватый Кузя ловко сцапал чучело мыши, засунул в карман. Начало математики ознаменовалось жутким душераздирающим визгом, переходящим в вой. Ленка отшвырнула портфель в сторону, запрыгнула с ногами на парту и сидела, всхлипывая и повторяя:
– Ма-амочки… там мышь… В портфеле…
– Чё случилось-то? – с равнодушным видом спросил Кузя. – Где мышь? – Он взял Ленкин портфель, ласково погладил чучело мышки, приговаривая: – Ути, маленькая, хорошенькая, – и периодически предлагал то одной, то другой девочке в этом убедиться, для чего совал мышку в руки или подносил к лицу и выслушивал очередной девчачий визг.
– Кузьмин! – оправившись от шока, крикнула Светлана Степановна. – Положи это мне на стол!
Даже на учительском столе мышь имела столь грозный вид, что Светлана Степановна двумя пальчиками скинула ее в ящик. Наша компашка, держась за животы от смеха, медленно сползала под парты.
– Кузьмин, твоих рук дело?! – простонала Светлана Степановна.
– Никак нет, – басом отвечал Колька. – Чуть что, сразу Кузьмин… У меня имя есть, между прочим.
Алка
Мальчишки частенько сцеплялись драться, покуда их, помятых, взъерошенных, в синяках и царапинах, не растаскивал дежурный учитель. Среди девочек этим выделялась Алка, которую бабушка наметанным глазом с ходу записала в хулиганки. Алка была коренастой пышкой, плотно сбитой, с толстыми румяными щеками, вечно перепачканными чернилами, с плутовскими серыми глазками, копной русых кудрей, торчащих во все стороны, как у Соломенного Страшилы, с ехидной усмешкой на обкусанных губах. Алка отличалась жуткой неряшливостью. Утром она приходила умытой, причесанной, в чистых колготках и отглаженном платье с передником. Но уже ко второй перемене на щеках появлялись привычные чернильные разводы, волосы дыбились, передник жутчайшим образом сминался, к тому же Алка имела привычку использовать его вместо полотенца. Практически ни одна стычка не проходила без ее участия, а каждая вторая затевалась ею: Алла отличалась петушиной драчливостью. Задираться умудрялась буквально со всеми, даже со старшеклассниками. Когда ей доставалось, не жаловалась, в туалете тихо отмывала ссадины, насколько возможно, приводила себя в порядок: наспех подшивала оторванный карман, прикладывала к подбитому глазу смоченный холодной водой грязный платок. Особенную неприязнь у Аллы вызывали тихие аккуратные девочки с тщательно выполненным домашним заданием и хорошими оценками в дневниках. Неисправимая двоечница не упускала случая дернуть такую девочку за косицу, больно ущипнуть, подставить ножку, спрятать портфель, перевесить куртку… На пакости у нее фантазия была неистощимой. Периодически с жалобами приходили родители пострадавших. Светлана Степановна вызывала Алку в кабинет, увещевала, ругала, стыдила. Та слушала молча, глядела исподлобья волчонком, кивала в знак согласия, механически просила прощения у жертвы, чтобы на другой день начать все сначала. «Как о стенку горох», – вздыхала Светлана Степановна. Вызывала родителей. Приходила мать, оплывшая, растрепанная, с издерганным лицом и жалобными, как у побитой собаки, глазами. Горестно вздыхала, виновато шмыгала носом и убитым голосом уверяла, что примет меры. Девочка, живущая с Аллой по соседству, поведала: Алкины родители ютятся в коммуналке, работают на мясокомбинате, папаша любит выпить, а когда напьется, лупит жену и дочку почем зря. И сегодня тоже непременно выдерет. После «принятых мер» Алка несколько дней бывала шелковой, но потом все повторялось.
