Алессандро Д'Авения - Белая как молоко, красная как кровь
Крепко обнимаю тебя и надеюсь скоро узнать твои новости.
Лео, из третьего «Д» класса.
У меня нет адреса Беатриче. Нет даже конверта… Тем лучше: не представляю, как пишется адрес, куда наклеить марку и всё прочее. И неловко спрашивать маму. Тогда выхожу из дома. Сажусь на мопед. Покупаю конверт. Вкладываю в него письмо. Пишу на нём огромными печатными буквами: ДЛЯ БЕАТРИЧЕ — и еду к Сильвии; узнаю у неё адрес, а потом опущу конверт прямо в почтовый ящик.
Мой «полтинник» — ковёр-самолёт счастья, лечу на нём к своей цели. Не могу же я доверить итальянской почтовой службе письмо всей моей жизни. И потому мчусь, как сообщение о каком-нибудь миллиардном наследстве. Сердце бьётся в такт движку моего мопеда. Смеюсь, распеваю и ничего не слышу. Даже сигнала справа, который должен был напомнить, что пора починить тормоза. И это никакие не гонки на торможение с Ником, я даже не успеваю ни испугаться, ни сосчитать до одного, ни затормозить…
Всё вокруг становится белым.
Когда прихожу в себя, обнаруживаю, что лежу на белой кровати, в больнице. В голове пусто. Ничего не помню. Кажется, будто голова моя отделена от туловища. Возможно; меня украли, усмирили и превратили в какого-нибудь супергероя. Спрашиваю себя, что теперь в моей власти: полёт, телепортация, невидимость, чтение мыслей… Пробую телепортацию, но понимаю, что не в силах даже шевельнуться. Мешает что-то твёрдое вокруг шеи, сковывающее голову и грудь. Впервые понимаю, что испытывает Терминатор, когда тяну его за поводок.
Открываю глаза: рядом со мной сидит мама. У неё красные глаза.
— А что случилось?
Мама объясняет, что меня сбила машина. Во всяком случае, так рассказали очевидцы дорожного происшествия. Не помню ничего или почти ничего, что-то очень смутное. Так или иначе, в результате у меня трещина в позвонке, и я должен неподвижно лежать по меньшей мере ещё дней десять. И словно этого мало, сломана рука в запястье, правая, она уже в гипсе, так что никаких домашних заданий. Но кто у строил всю эту пакость? Мама говорит, что человек, который сбил меня, не остановился. Умчался прочь. Какой-то прохожий записал его номер, об остальном позаботится папа. Сейчас важно, чтобы я лежал спокойно и как можно скорее поправился, только в этом году придётся забыть о лыжах и сноуборде… Когда выйду из больницы, уже будет Рождество.
Меня охватывает невиданная злость, какой я ещё никогда не испытывал. Такая исступлённая, что я едва не излил её даже на маму, хотя она тут и ни при чём вовсе. Теперь вспоминаю. Я вёз письмо к Беатриче, только что вышел из дома Сильвии, где написал адрес на конверте. А потом ничего не помню. Не знаю, куда делось письмо. Оно лежало у меня в кармане. Сейчас на мне пижама, гипсовый воротник, гипс на руке… не знаю, где письмо.
Чёрт подери. Вот опять: хочешь сделать доброе дело и почему-то шлёпаешься задницей на землю. Да кто же это придумал такое несчастье? Почему именно со мной это случилось? Я-то, блин, здесь при чём? Не люблю больше никого, и пошли все в задницу.
По крайней мере, понял, что окончательно стал невезучим.
Я спал по меньшей мере столетие, если судить по головной боли, какую испытываю, открывая глаза и щурясь от слепящего света.
Как только начинаю понимать, кто я и где нахожусь, встречаю светло-голубые, как предрассветное, безоблачное небо, глаза. Это Сильвия. Она — Фея с голубыми волосами, а я — Пиноккио. Она дарит мне спокойствие, даже когда я упакован в эту гипсовую арматуру. Улыбаюсь, щурясь от света. Сильвия спешит закрыть штору, чтобы свет не беспокоил меня.
— Хочешь пить?
Она спрашивает прежде, чем мои высохшие губы успевают передать импульс в мозг. Наливает ананасового соку, который купила специально для меня. Мой любимый. Я ещё не успел высказать никакого желания, а Сильвия уже выполнила его. Не будь она просто подругой, я, наверное, мог бы полюбить её.
Но любовь — это совсем другое дело. Любовь не даёт покоя. Любовь — это бессонница. Любовь придаёт силы. Любовь — это скорость. Любовь — это завтрашний день. Любовь — это цунами.
Любовь красного цвета.
Приходит навестить меня Ник. Поначалу смотрит в пол.
— Лео, извини, что тогда во время игры… Представляешь, если бы ты умер… Ты оставил бы меня с этим стадом неудачников… Никаких пиратов, никаких гонок с тормозами, никакой музыки… Не нужно больше так шутить…
Улыбаюсь. Я счастлив. Помирились. Мы почти не разговаривали после той игры. Никто из нас не хотел извиняться. Это должен был сделать он. Я же болел, и всё тут.
— Надолго сюда?
— Гипс минимум на месяц, перелом, к счастью, без осложнений…
— Хорошо, значит, пропустишь только одну игру. Надеемся справиться без тебя.
— Введи в игру Сухую ветку. Хоть у него и неважные ноги, он умеет держаться на поле. А тебе придётся постараться вдвойне. Ведь эта игра — следующая — трудная.
— Но без тебя, Пират, мне скучно.
Улыбаюсь.
— Вот увидишь, как поправлюсь, мы отвоюем этот кубок. Никто не сможет остановить «Пиратов», Ник, никто… К тому же нам нужно ещё рассчитаться с Вандалом.
Ник встаёт и вытягивается в струнку, как полагается при исполнении национального гимна. Положив руку на сердце, громко запевает, и я вторю ему. Орём во всё горло. Когда появляется медсестра, которая желает понять, что происходит, хохочем.
— Не будете вести себя хорошо, обоим сделаю общую анестезию! Ты-то, здоровый, мог бы уж держаться нормально?!
Ник вдруг смотрит на неё серьёзно и с восторгом:
— Хочешь выйти за меня замуж?
Медсестра обезоружена, смеётся.
Ник смотрит на меня и вздыхает:
— Она согласилась…
Меня навещает весь класс. Я доволен. Но почему, чтобы оказаться в центре внимания, нужно попасть в аварию. Иногда возникает желание сделать что-то такое, необычное, чтобы все вспомнили о тебе, смотрели бы на тебя и говорили о тебе. Особенно когда чувствуешь себя одиноко и хочешь, чтобы другие поняли это. Представляешь, будто выбрасываешься из окна: вот тогда все эти вонючки поймут, что ты переживаешь и каково это — остаться без тебя. Так или иначе, страдание и беда, похоже, лучший способ заставить мир вспомнить о тебе и полюбить тебя.
Принесли мои любимые комиксы. Сильвия нарисовала для меня картину. Небольшую. На ней лодка в море, носом к голубому горизонту, где вода и небо сливаются. Кажется, будто смотришь на всё из самой лодки. Я повесил подарок Сильвии на стене напротив. Картина составляет мне компанию, когда остаюсь один в этой больничной палате. Палата двухместная, но пока у меня нет соседа. Тем лучше. Было бы неловко писать при ком-то в «утку», как и при медсестре, которая держит её. Я даже позавидовал Терминатору, который не знает таких проблем, когда делает свои дела на виду у целой толпы собак и филиппинок. Собаки даже краснеть не умеют.
