Бывшие. Я (не) могу тебя забыть (СИ) - Бауэр Алика

Адреналин все еще бешено колотится в крови, но теперь к нему примешался резкий холод. Скрещиваю руки на груди, пытаясь сдержать дрожь, и присаживаюсь на бетон.

Как это вообще могло со мной произойти?

Я же прекрасно понимаю, что между нами и быть ничего не может. Я не верю в возрождение старых отношений. Это просто бессмыслица. Сколько твердила это ему, себе. А в итоге что? Сама же первой на него набросилась.

И тут из моей грудной клетки вырывается смешок. Сначала тихо, сдавленно. Потом громче. Это нервный, почти истерический смех. По щекам уже текут слезы, а я ничего с собой поделать не могу.

— Да что с тобой? — Артем опускается на пол, прислонившись к стеллажу, и в его тоне улавливаю раздражение и полнейшее недоумение. — Ты только что билась в истерике, разбила несколько бутылок…

— Я заплачу, — вытираю пальцами мокрые щеки.

— Хочешь повесить на себя еще один долг? — он усмехается уже более легко, без злобы и раздражения. Бутылки явно волновали его меньше, чем мое состояние.

Со стороны я, наверное, и вправду похожу на чокнутую.

— Мне стало смешно от того, что история повторяется, — говорю, прикрыв глаза. — Словно меня заставляют проходить один и тот же путь снова и снова. С тобой.

Чувствую, как Макаров повернул ко мне голову.

— Расскажешь?

Глава 18

И я рассказала. Рассказала, все с самого начала. То, что должны были услышать уши психолога. Почему? Наверное, просто устала держать все в себе.

Макаров внимательно слушал, не перебивал. В какой-то момент, когда говорить стало совсем трудно, он это заметил. Встал, подошёл к одному из стеллажей с вином и открыл бутылку.

Первый глоток прямо из горла сделала я. Сухое полусладкое. На языке приятно вяжет.

Мне тогда было девять лет. Леше только годик исполнился. Родителей позвали куда-то, кажется, это был чей-то день рождения. Недалеко, буквально на этаж ниже. Мы договорились, что в случае чего я им позвоню. Они оставили нас с братом одних буквально на пару часов. Несмотря на возраст я уже была достаточно самостоятельной и могла присмотреть за братом.

Все шло хорошо.

Я пошла на кухню приготовить смесь. Леша проснулся и стал плакать. И вот готовая бутылочка с молочком у меня уже в руках, но тут сквозняком кухонная дверь захлопывается. На улице начался настоящий ураган. Сильный ветер, гром с дождем. Окно на кухне я закрыла, а вот лампочка мигнула несколько раз и погасла.

Сначала я даже не поняла, что произошло. Страшно стало тогда, когда брат из комнаты стал плакать сильнее. Я боялась не за себя, за него. Что он сейчас выпадет из кроватки. Что он там один, в темной квартире. Которую освещают только вспышки молнии. Я кричала Леше, пыталась его успокоить, толкала дверь плечом, хотя саму уже от ужаса трясло.

Родители пришли быстро. Но эти десять минут показались мне адом.

— Ты ни в чем не виновата, — голос Артема звучит почти ласково. Он тянет мне бутылку.

Стекло теплое от его пальцев. На донышке плескаются последние два глотка вина. Запрокидываю голову, позволив им скатиться по горлу, чувствуя, как тепло немедленно разливается по жилам, делая конечности ватными и послушными.

— Я знаю. Просто сте-че-ние об-сто-я-тельств, — тяну по слогам уже изрядно заплетающимся языком.

Сколько мы тут сидим? Час? Вечность? И что-то никто не спешит нас спасать. Но у меня, черт возьми, отличная компания. Неограниченный запас дорогого вина. И фонарик, выхватывающий из мрака его профиль. Все было не так уж и плохо. Даже наоборот. Опасно хорошо.

— Ты обещала рассказать про свое дежавю, — Артем ловко открывает следующую бутылку знакомым хлопком пробки.

Услышав этот звук, я пьяно хихикаю. Это было ясно, как день. Макаров пытается развязать мне язык. Что ж, у него отлично получается. Вино делает меня мягкой, податливой и болтливой. Чересчур болтливой.

Поворачиваюсь к нему всем корпусом, и мир мягко качнулся. Наши плечи теперь почти соприкасались.

— Ты таскался за мной. Везде. Записался даже на тот же дурацкий кружок журналистики. Это была твоя тактика. Решил брать измором. Ждал, пока я отвечу «да» и схожу с тобой в кино.

Смотрю на Макарова с прищуром. Он слушает с веселой, немного самодовольной усмешкой. Его это, кажется, ничуть не удивляет. Артем отпивает из бутылки. Длинный, уверенный глоток и протягивает ее мне. Наши пальцы встречаются на секунду.

— Считаешь, я и сейчас тебя преследую?

— Ты мне скажи, — делаю свой глоток.

Это вино другое на вкус. Более кислое. Не мое, но мне было уже все равно. Главное это то ватное, теплое невесомое чувство, что окутывало меня и не собиралось отпускать.

Артем вдруг становится серьезным. Он откидывается на стеллаж, и его лицо погружается в тень, потом снова выплывает в свет.

— Я не думал, что со стороны это выглядит так, — произносит задумчиво. — Да впрочем… и плевать. Так, когда же я добился своего? Через сколько?

— Ч-через месяц. И взял ты не настойчивостью. А… фонариком.

— Фонариком? — его бровь изящно изгибается в вопросительную дугу.

Снова захихикаю, отпивая вина.

— Это был вечер в кружке. Я осталась допоздна доделывать статью. И ты, ясное дело, тоже.

— Ну конечно, — фыркает он, и его плечо снова на моменте касается моего.

Этот комнатка в погребе не такая уж маленькая. Почему же мы сидим так близко к друг другу?

— Я, пытаясь от тебя скрыться, пошла в подсобку. Ты следом. Мы начали спорить о чем-то дурацком… А наша уборщица, напрочь глухая тетя Клава, просто закрыла нас на ключ. Света нет. Мы одни в замкнутом помещении.

— По законам жанра тут должен быть первый поцелуй, — Макаров игриво толкает меня плечом.

— Возможно, — соглашаюсь, чувствуя, как от вина и воспоминаний щеки горят. — Но у меня… у меня начался приступ. Тогда ты достал телефон и включил фонарик. Просто направил луч в потолок, чтобы стало хоть чуть-чуть светло. И мне… сразу стало легче.

— Фонарик… — тянет он задумчиво. — Теперь понятно.

Я не знаю, что именно ему стало ясно. Но все, что я чувствую сейчас это тепло его тела, идущее через тонкую ткань его рубашки и моего платья. Наши руки, плечи, бедра касаются друг друга. Близость становится густой, ощутимой, опасной. Мой пьяный, затуманенный мозг пытается кричать: «Отодвинься!». Упираюсь ладонью в холодный бетонный пол, пытаясь незаметно отодвинуться. И вместо ожидаемой твердости моя ладонь тонет сначала во чем-то холодном и мокром, а в следующее мгновение в острой, режущей боли.

— Ай! — отдергиваю руку.

В тусклом свете смотрю на свою ладонь. Пальцы испачканы в красной жидкости. И прямо посередине ладони, через линию жизни, зияет неглубокая царапина, из которой уже проступают алые капли.

Рядом раздался тяжелый, почти раздраженный выдох. Потом резкий звук рвущейся ткани.

С трудом оторвав взгляд от собственной раны, я поворачиваю голову. Артем уже сидит без рубашки. Он резким, точным движением отрывает от нее рукав.

В голубоватом свете его торс кажется словно из мрамора. Идеальный, правильный до безумия. Каждое движение мышц спины и плеч четкое, мощное, сосредоточенное. Он нежным прикосновением приподнимает мою израненную руку.

— Не шевели.

Завороженно смотрю, как он ловко оборачивает тканью мою ладонь, затягивает узел. Его голова чуть склонена, и вижу темные пряди волос, упавшие на лоб, тень длинных ресниц на щеках. От этой близости, от вида его обнаженных плеч в полумраке, у меня в груди все сжимается, а в голове зашумело громче, чем от вина.

Чтобы хоть как-то справиться с этим нахлынувшим чувством, я тянусь к бутылке левой, неповрежденной рукой и делаю длинный глоток. Тепло от вина сталкивается с новым, более опасным жаром, разливавшимся из самого центра грудной клетки.

Попытка отстраниться, как и все в этот день, лишь усугубила положение. Еще одна такая бутылка и я перестану отвечать не только за свои слова, но и за то, к чему может потянуться моя рука.