Джуди Кэролайн - Мэгги и Джастина
Да, наверное, именно в таких местах путника, случайно попавшего сюда, посещают миражи: сельские жилища, окруженные водой, пальмовые заросли на берегах озер, реки, по которым идут расцвеченные флагами суда. Здесь усталому путешественнику чудится вода во всех видах. Воображение тешит усталую, больную душу милыми сердцу призраками: деревья, дома, люди…
Но здесь ничего нет. На самом деле есть только дьявольское море песка.
Джастине только сейчас стало ясно — надо побывать в пустыне и испытать все муки жажды, чтобы поверить в реальность существования в материальном мире призраков фата-морганы.
Слава Богу, они с Лионом взяли с собой в дальнюю прогулку на велосипедах две фляги воды, а потому опасность умереть от жажды им не грозила.
Лион вдруг как-то по-особенному пристально и внимательно посмотрел на свою жену и нежно погладил ее по обнаженной руке. Затем он придвинулся к ней поближе и поцеловал в щеку.
Они долго смотрели прямо в глаза друг другу, чувствуя прилив давно не возникавшей между ними нежности и любви.
Любовь овладела ими прямо здесь, под горячим солнцем, рядом с огромными массами изменчивого, подвижного песка, который властвовал здесь.
Джастина с наслаждением принимала ласки своего любимого, испытывая давно забытое ею чувство роскоши момента.
— Здесь такое странное небо, — шептал ей на ухо Лион, когда они занимались любовью на каменистом обрыве, — такое прекрасное, как будто оно защищает нас от чего-то изнутри. Это сила. Она сильнее всего на свете…
— Я всегда хотела бы оставаться вместе с тобой, рядом с тобой, — отвечала она. — Но я не могу… Ты стал другим… Ты не боишься быть один… один всегда… Мы уже не одно и то же… Тебе ничто не нужно… Тебе никто не нужен… Теперь ты можешь жить без меня…
Эти слова были для него такой неожиданностью, что он замер.
— Джастина, — тяжело дыша, сказал Лион. — То, что ты не видишь признаков любви, еще не значит, что я не люблю тебя… Мы не можем стать никем, кроме тех, кто мы есть сейчас… Может быть, мы оба боимся любить слишком сильно?..
Он припал к ее груди и долго молчал.
Так они лежали и лежали, уставшие от солнца и любви. Слезы бессилия полились из глаз Джастины, когда она прижимала к себе голову, уже почти наполовину покрытую сединой. Ливень, Ливень… Как же ты изменился…
Нет, она больше не чувствовала, что он любит ее так же, как прежде, и даже не хотела ни думать, ни говорить об этом. Что-то неуловимо тонкое в их отношениях исчезло, испарилось… Они стали чужими, хоть и продолжали быть мужем и женой. Она надолго оставила дочь, поехала с ним, чтобы наладить отношения, но… Он разлюбил ее и даже о Дженни не вспоминает.
Только сейчас она поняла, как они одиноки под этим огромным небом, в этом гигантском мире. Ничего не сложилось, ничего не вышло…
Что будет дальше?
— Давай уедем отсюда, — неожиданно сказала она.
— Хорошо, — прошептал Лион.
— Хорошо…
Она села, обхватив голову руками, и, дождавшись, пока Лион поднимется первым, следом за ним направилась к велосипедам, которые они оставили у небольшого бугра.
70
На следующий день они отправились дальше — на Бир-Эль-Атера и Туггурт. Этот маленький городок располагался на самой окраине большой Сахары. Железнодорожной ветки туда не было, и путешественникам пришлось ехать в Туггурт на автобусе.
Джастина и сама не могла бы объяснить, зачем они направляются именно туда.
Наверное, они просто бежали. Бежали друг от друга, бежали от самих себя, бежали от всего, что связывало их с предыдущей жизнью…
Вместе с ними ехал Луиджи. Старый потрепанный автобус, который был собран во Франции, наверное, еще в начале века, на удивление быстро мчался по каменистой дороге — и это несмотря на то, что он был до отказа заполнен пассажирами и багажом, который здесь загружали прямо на крышу. В салоне, душном и запыленном, бедуины всех возрастов везли с собой блеющих коз и кудахтавших кур.
Иногда за окнами возникали восхитительные картины оазисов, окруженных непостижимо зелеными пальмами. Потом оазисы исчезали, и снова начиналась пустыня.
Автобус тяжело трясло и подкидывало на каменистой дороге. Спать в такой обстановке было, конечно, невозможно, а потому все зверски устали.
Они приехали в Туггурт только на утро следующего дня. Дорога заняла больше половины суток. Это был малюсенький городишко, и первое, что они увидели на улице, выйдя с чемоданами на главную площадь города, была похоронная процессия — шумная, что-то постоянно выкрикивавшая нестройным хором толпа мужчин в выцветших от солнца и бедности одеяниях, впереди которой быстро шагали четверо крепких арабов. Они несли на своих плечах большой открытый гроб из неструганых досок, в котором лежал завернутый в полотняный саван, словно мумия, покойник.
Единственная гостиница в городе — маленькое двухэтажное здание, окруженное таким громадным по местным масштабам количеством народу, что казалось, будто здесь раздают бесплатную похлебку.
Наверное, в Туггурте давно не видели европейцев, потому что к гостинице путешественники подошли в окружении невероятного количества детей самого разного возраста, разглядывавших белых людей в костюмах с напряженным вниманием. При этом никто не попрошайничал, проявляя лишь назойливое любопытство.
Хозяин гостиницы, коренастый араб в высоком бурнусе, увидев приближающихся к его заведению гостей, стал радушно улыбаться, приглашая их войти.
— У меня есть специально для вас два номера, — сказал он на ломаном французском языке, приняв шедших рядом Луиджи и Джастину за семейную пару.
Но Лион, для пущей убедительности показав ему три пальца, сказал:
— Нет-нет. Нам нужно три номера.
Хозяин отеля смерил гостей удивленным взглядом, а затем, пожав плечами, сказал:
— Хорошо, три. Пойдемте за мной.
Лион направился следом за арабом в гостиницу, а Луиджи и Джастина остались ждать на улице.
— Как ты думаешь — он подозревает о чем-нибудь? — спросил Скальфаро, когда они остались вдвоем среди любопытных местных жителей.
— Я думаю, что знает, — неохотно ответила Джастина, добавив: — Но он еще не знает, что знает…
Оставив Скальфаро пребывать в растерянности, Джастина направилась в гостиницу.
Они обедали в маленьком выбеленном помещении на первом этаже гостиницы, где было полно мух и которое самонадеянно носило название «кафе». Скорее это одновременно была очень грязная кухня и общественная столовая.
Из-за окна доносился заунывный голос, тянувший какую-то песню.
