Томас Уайсман - Царь Голливуда
— …ибо его кристальная работа демонстрирует ошибочность алгебраических и геометрических теорий, идущих от Эвклида и Пифагора, нечто, на что никто еще не отваживался, или действительно он обладает гениальной интуитивностью, раз дошел до такой… до такого… Мы удостаиваем Александра Сондорпфа наивысшего почета, каким мы только можем его удостоить: мы удостаиваем его первой докторской степени в школе Сондорпфианской математики, в школе, система которой заменит впредь все известные предшествующие системы…
На колени же, собаки! Все вы, учителя новоявленного ниспровергателя алгебраических и геометрических систем, должны быть казнены на рассвете.
— Сондор-пфф! Сондор-пфф! — неприятно брызжа слюной прямо ему в лицо, напирая на концовку его имени, преувеличенно выговаривая это "пфф", не то плюясь, не то дуя… Звук этого "пфф" и заставил мальчика очнуться и осознать, что над ним нависает учитель. — У тебя на коленях, Сондор-пфф, у тебя на коленях… Не прячь, я вижу! Ты там держишь свою тетрадь. Позволь нам всем взглянуть на нее. Всем и каждому!
Тетрадь Александра содержит все доказательства того, что владельцу тетради на все наплевать. Страницы, на которых он должен был решить алгебраическую задачу, сплошь покрыты странными каракулями, узорами и чернильными кляксами с пририсованными к ним ножками. Торжествующе демонстрируя позорные страницы, чтобы весь класс мог полюбоваться, учитель изрек:
— Вот каким образом Сондор-пфф решает задачи.
Издевательский смех класса единодушен. Повернувшись к Александру, учитель с тяжелым сарказмом вещает:
— Поскольку не все из нас достигли таких успехов, каких достиг ты, возможно, ты поделишься с нами? Объясни нам, Сондор-пфф, что все это значит?
То, как учитель напирает на "пфф", делает звучание имени невероятно комичным и вознаграждается дружным хихиканьем всего остального класса.
— Я жду ответа, Сондор-пфф.
— Это ничего не значит, сэр.
— Тогда почему я нашел всю эту пачкотню в твоей тетради вместо решения задачи?
— Я не разобрался в ней.
— Ты не смог разобраться в задаче. Хорошо. Тогда давай посмотрим, не удастся ли нам отыскать задачку полегче для столь ограниченного интеллекта. Можешь ли ты умножить семь на шесть? Сделай это для нас.
Александр сильно покраснел; цифра "42" мгновенно возникла в его уме, но его смущало то, что это пришло из памяти, а не возникло из суммы неких логических рассуждений. Он попытался сделать вычисление тем способом, которым он пользовался обычно при решении задач, но в своем замешательстве и униженности не мог найти верного хода для того, чтобы умножить семь на шесть.
— Что? Тоже слишком трудно для тебя?
— Я немного спутался… — запинаясь, сказал Александр.
— Это единственное точное утверждение, сделанное тобою за весь день, Сондор-пфф. Ну, а теперь, мальчик, постарайся все-таки сосредоточиться, напряги свои умственные способности, сколь бы незначительны они ни были. Семь перемножить на шесть. Даже семилетний ребенок знает это.
— Будет пятьдесят шесть?
— Нет. — Голос учителя изменился в тоне, и он напустил на себя вид искреннего удивления. — Я крайне, крайне удивлен, Сондор-пфф, тем, что ты не знаешь, как решить простейшую арифметическую задачку. Я всегда думал, что люди того племени, к которому принадлежишь и ты, всегда были в ладах с цифрами. Ни разу не встречал никого из ваших, кто бы оказался совершенно неспособным перемножить семь на шесть. Если кому-нибудь из людей твоего народа было это необходимо для выгоды, он брал и перемножал. Хорошо. Попробую предложить тебе ту же задачу в другом плане. Слушай, семь мальчиков-христиан задолжали тебе по три доллара каждый, а деньги ты им ссудил в рост при условии выплаты 100 %. Когда ты полностью взыскал долги и проценты, сколько всего денег у тебя оказалось? Ну? Только не говори мне, что еврей не найдет ответа на такую задачу! Итак, сколько ты получишь, мальчик?
Класс выжидающе похихикивал в предвкушении неких новых глупостей, готовых сорваться с уст Александра.
— Полагаю, я получу три месяца тюрьмы, сэр, — сказал Александр со всеми видимыми признаками внешнего спокойствия, но с колотящимся неистово сердцем, замирающим от собственного нахальства.
Класс озадаченно молчал.
— Три месяца тюрьмы, мальчик?
— Да. За ростовщичество, сэр. Сто процентов роста — это ростовщичество, а оно наказывается тюремным заключением, сэр.
В это время вышедший из тупика класс частично перешел на сторону Александра, хихиканья явно оказались направлены против учителя, и учитель нахмурился.
— Ты не просто дурак, Сондорпф, ты еще и нахал.
Александр видел, что учитель сильно разозлен, и это утешило его и успокоило; если так легко испортить человеку настроение, значит, не такой уж он грозный собеседник. Александр внезапно и исступленно-радостно почувствовал, как возросла его уверенность в себе, а парализующая застенчивость исчезла; он обнаружил, что получает удовольствие от того, что раньше так мучило, — от устремленных на него со всех сторон глаз; он центр внимания — сердце сильно билось, очень сильно, но не от страха, как раньше. Это возбуждение заставило его сердце так сильно колотиться — трепет вкушаемой победы. Внезапно он почувствовал себя так нормально спокойно, как чувствовал себя только в своих фантазиях; уверенность, ощущение превосходства над этим человечком который до настоящего момента так напыщенно и изуверски орудовал в его мозгу. Теперь он видит его вполне отчетливо, он вдруг впервые смог разглядеть его, и оказалось, что это незначительный и плюгавый человечек, и он, Александр, больше не боится его, он больше не даст себя ему на поругание, не позволит глумиться над собой, не даст себя запугать.
— Сондорпф, ты слышал, что я сказал?
— Что, сэр?
Вновь класс захихикал, пытаясь подавить свои смешки, ибо смех теперь стал наказуем; но как трудно его удержать!
— Я сказал, что ты дурак и нахал вдобавок. Что ты на это ответишь, Сондорпф?
— У меня есть выбор, сэр?
— Не умничай тут, ты, маленький грязный еврей!
Александр взглянул на него холодно.
— Это воистину так, сэр, — сказал он, — я действительно маленький и рожден в еврейской вере, но что касается грязи, я совершенно уверен, сэр, что вы моетесь не чаще, чем я, сэр.
В эту минуту класс затаил дыхание; никто не осмеливался, как обычно, и пошевельнуться из страха перед наказанием, которое не преминет последовать от учителя в будущем. Нижняя губа учителя очень смешно тряслась; Александр смотрел на него совершенно спокойно, почти с жалостью, он спокойно ожидал удара по лицу или жестокого шлепка линейкой по суставам пальцев. Учитель же, казалось, совершенно не владел своим лицом: один угол рта перекосился, съехав к тонкой, костлявой шее, болтавшейся в высоком тугом воротнике; он, казалось, страдает одной из разновидностей мышечных спазмов, действие которой исказило пропорции его лица и искривило черты. Слюна стекала из уголков рта к шее. Его жаркое, влажное дыхание весьма неприятно обдавало Александра: учитель дышал ему прямо в лицо. Лягушачьи глаза его того и гляди выскочат из головы. Но удара, ожидаемого Александром, так и не последовало.
