Энн Риверс Сиддонс - Королевский дуб
— Эти елизаветинцы знали, как одевать женщину, — проговорил он. — Вероятно, так же, как и раздевать. Будто стоит только сжать талию, и груди выскочат, как виноградины.
— О Господи, Чип, можно подумать, тебя вырастили в сарае, — в сердцах воскликнул Клэй, беря меня за руку и уводя от своего сына к столу на террасе над ручьем, где Том и Мартин вскрывали свежие устрицы и укладывали их горной на блюда с дольками лимона и сложным соусом. На щеках Клэя появились два красных пятна, а смех, звучащий в голосе, не отражался в глазах. Я вновь подумала, каким прекрасным сыном был бы для него Том и сколько молчаливой боли, наверно, приносит ему родной отпрыск. До каких пор любовь может перевешивать стыд? Возможно, долго; возможно, она только возрастает из-за стремления родителей укрыть, оградить вызывающего раздражение окружающих ребенка. Я вспомнила, что самую сильную любовь, скрытую под гневом и неловкостью, я питала к Хилари тогда, когда она вела себя хуже всего. Девочка казалась тогда такой ранимой, находящейся во власти собственных терзаний. Несомненно, Клэй Дэбни чувствовал то же в отношении Чипа. Но я не могла сомневаться в его любви к племяннику. Лицо старика просто светилось этим чувством, когда они были вместе.
Том заметил лихорадочный румянец на щеках дяди и мое вспыхнувшее лицо. Он сделал движение в сторону Чипа, все еще глядящего нам вслед с противной усмешкой на мокрых губах.
— Оставил для тебя самые лучшие, — сказал Том, вручая Клэю тарелку со сверкающими устрицами. — Есть еще горячий кайенский соус, тот, что ты любишь, и свежий черный перец, если я смогу его найти.
— Вот мальчишка, пытающийся подлизаться и старому человеку, — засмеялся Клэй. — Ты думаешь, я тебе собираюсь оставить все земные богатства?
— Нет. Может быть, одну-две старенькие радиостанции. Не откажусь и от газеты.
— Дай-ка мне еще горячего соуса, и, может быть, я прибавлю сверхчастотную параболическую антенну, — проговорил старин, и мы рассмеялись. Вечер медленно вращался на своей оси, приближаясь к ночи.
Никогда не забуду ту ночь. Думаю, никто из приглашенных не сможет забыть ее. Это было похоже на Рождество в детстве или на день рождения, отмечающий переход на новую ступень жизни. Наполненный, сверкающий, кружащийся и сияющий вечер. Много лет спустя те из нас, кто приехал на Козий ручей тогда, будут все еще вспоминать о нем.
Этот праздник принадлежит к пантеону прекрасных моментов жизни, которые обычно бывают случайными и не могут быть запланированы, поэтому они так редки. Без сомнений, центром этого вечера был Том.
Он был везде, смеющийся, дразнящий, поющий, танцующий, отпускающий ужасные шутки, целующий женщин и обнимающий за плечи мужчин. Не было ни одного человека, кто бы не почувствовал исключительную магию его притяжения. Его кипучая натура вывела самых медлительных из нас из состояния инертности, а парящих в небесах заставила подняться еще выше. Даже серьезный Уинн Чепин присоединился к импровизированному хору, распевающему „В ту ночь они разлохматили дочку О'Рейли". Даже квадратная угрюмая Хелен Чамберс захихикала, когда Том поцеловал ее в жесткую шею и заявил, что ее вид может очаровать изголодавшиеся глаза. Она расцвела от румянца, как засохшая старая роза. Хилари в короне и плаще сияла, как молодое солнце. Мне трудно было смотреть на сверкающее радостью лицо девочки. Я чувствовала себя пьяной от счастья — счастья дочери, Тома, моего собственного.
— Лучше, чем сейчас, наверно, быть не может, как думаешь? — спросил у меня Том, кружа мимо в танце свою тетю Дэйзи. Он вытянулся, чтобы чмокнуть меня в щеку, но промахнулся и поцеловал в ухо, сдвинув мне корону на глаза.
— Да, — ответила я, а внезапные слезы подступили к горлу. — Лучше — невозможно.
Риз Кармоди и Мартин Лонгстрит разносили огромные подносы с пряным вином и медом, приготовленными Скретчем. Были и обычные напитки и вина для тех, кто не желал попробовать стряпню старика, но я не видела ни одного такого человека. Мед разливался, как… мед. Через час царило шумное веселье, подобное буйству викингов. Музыка в стиле барокко лилась из огромных динамиков, прикрепленных под потолком, сменяя вальсы девятнадцатого века. Во время одного из них Том подошел к Хилари, низко наклонился над ее рукой и вывел на середину комнаты.
Когда они достигли центра, он остановился на мгновение, глядя вверх на динамики, я услышала, как игла поднялась с музыки Штрауса и опустилась на другую пластинку. Пауза, а затем — вызывающая дрожь мелодия на гитаре, пронизавшая все мое существо:
В лунном свете река широка, далека,
Я ее перейду, но не знаю когда.
Создавая мечты, подчиняя сердца.
Мне идти за тобой суждено до конца…
Лицо Хилари вспыхнуло пламенем радости, пламенем таким прекрасным, что я вынуждена была отвернуться, чтобы не расплакаться. Том протянул руки, девочка вплыла в его объятия, и они закружились в музыке.
Люди отодвинулись назад, как будто были заранее предупреждены: смуглый мужчина и девочка в голубом медленно кружились в вальсе нынешнего, и тем не менее другого, столетия. Под мерцающими знаменами, в таинственном сиянии длинных свечей, которые Том расставил по большой комнате, они казались двумя видениями, кружащимися в призрачном вальсе, окончившемся три столетия назад. Мартин Лонгстрит взял флейту, и серебряные звуки „Зеленых рукавов" зазвучали над музыкой Манчини. Том с поклоном отвел Хилари на место и протянул руну мне, и я, в свою очередь, была увлечена в хрустальный поток старинной музыки. Рука Тома лежала на моей талии так легко, что она ощущалась скорее как перемещение воздуха, нежели живое давление. Через подошвы туфель я не чувствовала пола. Если бы мне сказали, что в тот момент я была мертва или грезила, я бы не возражала.
— Тебе хорошо? — спросил Том, прикоснувшись губами к волосам на моем виске. Легкое дуновение его дыхания щекотало мне кожу.
— Я никогда не знала ничего подобного. У меня никогда не было такого дня рождения. Это настоящее волшебство. Мне кажется, я пьяна. Не давай мне больше этого зелья.
— Ты пила только яблочный сидр, — усмехнулся Том. — Сидр от Скретча. В нем нет ни капли алкоголя. Я хочу, чтобы ты была сегодня трезвой, моя очаровательница. Если ты пьяна, то не от этого напитка.
После танцев Том, Риз и Мартин пригласили гостей к длинному столу на козлах, поставленному на веранде над ручьем, где был сервирован пир из дичи. Душистая ночь, казалось, затаила дыхание. Том произнес небольшое странное благословение пище, какое мы слышали на День Благодарения. Теперь я понимала смысл его слов. Мы приступили к еде. Царственный теперь поросенок в хрустящей коричневой корочке, с гарниром из сочных яблок, груш и орехов, в венке, закрывающем его ужасные глаза, выглядел аппетитно, а не пугающе. Риз умело нарезал его, и большинство гостей, включая и Хилари, без колебаний отведали нежное мясо. Риз, я и некоторые другие ели индейку. На столе стояли огромные блюда картофеля и турнепса, молодой спаржи, лука-порея и каштанов, тарелки малюсеньких корюшек, чугунок тушеной оленины, корзинки грубого душистого хлеба. Вино без конца передавалось по кругу. За всем этим последовали глазированные фрукты и медовое печенье.
